— Сейчас много пишут, как штабные офицеры совершали 2–3 вылета в составе экипажей, чтобы оформить на себя наградной лист на орден. В вашей части были такие, назовем их мягко, «неуставные» вылеты?
— Так называемой «вывозки начальства за орденами» у нас не было. Даже комдив полковник Абанин сам лично летал на бомбардировку, пока не погиб. Наш полк не использовался для корректировки артиллерийского огня. Для полетов к партизанам была отдельная эскадрилья в нашей 6-й ВА, сформированная из летчиков ГВФ. Слышал, что весной 1944 года на По-2 доставляли горючее для танковых армий на Украине, поскольку из-за весенней распутицы машины не могли пройти. Но опять же, другой полк этим занимался. Но есть на моей памяти несколько вылетов, когда бомбить летели не по направлению к немецкой передовой, а в наш тыл. Летом 1944 года боевики польской Армии Крайовой вырезали в городе Минск-Мазовецкий наш госпиталь, убив 200 раненых и весь персонал. После нападения поляки укрылись в лесу, войска по охране тыла фронта не могли их «выкурить» оттуда. Вот нас и привлекли к войсковой операции, бомбить этот злополучный лес. А вообще, куда прикажут, туда и летишь. Приказ в армии выполняется, а личные эмоции по этому поводу трибунал не интересуют, — была такая поговорка. Ну еще было 5 вылетов в качестве стрелка-радиста на Ил-2. Наши «горе-командиры», решили улучшить эффективность бомбометания, пересадив штурманов на Ил-2. После 5-го вылета мы объяснили комдиву, что, сидя в кабине стрелка, спиной к цели, ничем в этой затее помочь не можем, и нас вернули в родной полк.
— Больше двух лет ваш полк воевал на СЗФ. Привлекали вашу часть для участия, скажем, в боевых операциях на Калининском фронте, на Ржевском направлении?
— Ржевская «мясорубка» нас миновала. Но в операции по деблокированию попавшей в окружение 2-й ударной армии наш полк участвовал. Летали на Любань, на Волховском фронте каждый примерно сделал по 15–20 вылетов. Речь идет об армии, которой командовал предатель Власов. Трагическая судьба солдат этой армии известна всем. По поводу потерь наших войск на СЗФ, то в 1942 году безвозвратные потери фронта составили 400 000 тысяч человек. В феврале 1942 года возвращаемся из немецкого тыла с бомбежки, смотрю на землю и не могу ничего понять. Час тому назад летели над заснеженным полем, а сейчас это поле все черное. Потом рассказали, что бригада морской пехоты в полном составе полегла, а сплошное черное пятно — да это они в бушлатах в атаку. Человек на войне «расходный материал»… Когда нас пехота выручила с нейтральной полосы после первого, скажем так, «сбития», мы, попав на наш передний край, увидев, как живет и воюет простой солдат-пехотинец, были потрясены! Батальон лежит на болоте, окопов нет, кругом топь, в землянке комбата вода по колено. Из еды только черные сухари и селедочные головы. Курева не было даже у командиров. Да и смерть каждую минуту к себе прижимает. На следующий день нас переправили в штаб артиллерийского полка, в двух километрах от передовой. А там такая же картина. Дозвонились до полка, сообщили, что живы, и, не смейтесь, попросили прислать жратвы. Через день У-2 из нашего полка сбросил 2 мешка летных пайков, которые мы сразу же раздали всем бойцам, кто был рядом. Люди плакали, держа в руках плитку концентрата… Мое мнение, что памятники надо ставить не полководцам — простому рядовому пехоты. Вот кто войну выиграл! Скоро мое поколение уйдет, и мне лично очень важно, чтобы правнуки помнили о тех миллионах людей, отдавших свою жизнь за Родину. Поверьте, без патетики и пафоса, хочу сказать, что своими жизнями мы обязаны тем, чьи кости лежат в земле от Москвы до Берлина, тем, кто погиб в боях.
Волков Анатолий Иванович, летчик 387-го и 620-го АПНБ
Я родился в 1920 году в Казахстане. Школу окончил с отличием. В дипломе была запись: «Имеет право поступить без экзаменов в высшее учебное заведение». Но я ушел в авиацию. Годы были трудные, семья большая. За мной еще шли 3 девочки. Отец работал агрономом. Что он зарабатывал?! Я так подумал, что чем на шею садиться, надо получить специальность, помочь поднять семью, а потом уже поступать в институт. Вот такие планы были.
Я поступил в Тамбовское летное училище ГВФ в 1938 году. Зимой прошли теорию, а летом 1939-го вылетели на У-2. На второй год освоили Р-5 и СБ. В ноябре 1940 года я окончил училище. Когда нас выпустили, нам дали бумаги, что материалы на присвоение воинских званий направлены в 8-й отдел НКО. Такая бумажка у нас существовала, но званий нам не присвоили.
У нас были две мужских эскадрильи, наша первая, набора 1938-го года, заканчивала на СБ, а вторая — на Р-5, и была еще женская эскадрилья, переведенная из Батайска к нам. Они закончили на У-2.
В это время по всей стране стали организовывать отдельные учебные эскадрильи на У-2. В каждой эскадрилье два отряда по Юлетчиков-инструкторов. Вот в такую эскадрилью в городе Канск, что в 300 километрах восточнее Красноярска, я и попал. В городе было училище летнабов ВВС и был полевой аэродром, на котором они летали на Р-5 в основном по маршрутам. И мы там же пристроились. Курсантов, 17–18-летних мальчишек, начали набирать из тайги. Некоторые даже автомобиля еще не видели, не то что самолет. Три месяца проходили с ними теорию, а в мае 1941-го начали летать. В течение трех месяцев шла летная практика. У каждого инструктора по 6 курсантов. Группы небольшие, и налет у каждого курсанта получался около часа за летный день. Где-то вылетов 35–40 курсант сделает — можно выпускать самостоятельно, особенно если хорошо «схватил» посадку — самый сложный элемент. А в посадке в чем сложность? Надо при подходе к земле скользить по ней взглядом, не прыгать с предмета на предмет, а именно скользить. Тогда легко определить, ты на одном или на двух метрах от земли. Вот когда видишь, что он «схватил землю», направление держит хорошо, крены не допускает, до приземления плавно доводит рули высоты до посадочного положения на высоте 20–30 сантиметров от земли, не «козлит» особо. Уже готовишь его к выпуску. Сначала с ним слетает командир звена, потом командир отряда, а тот уже разрешает самостоятельный полет. И вот за три месяца мы их выпустили с самостоятельным налетом часов по 15. А там уже вторая смена проходит теорию. В общем, запустили конвейер.
— Инструктор в какой кабине?
— Обязательно в задней. Курсант в пилотской кабине.
День начала войны я не помню. Все же мы далеко находились. Конечно, было тревожно — города сдаем, людей на фронт призывают. У нас все спокойно, как летали, так и продолжаем летать, надо готовить кадры. Я написал рапорт с просьбой отправить на фронт — отказали: «Надо учить. Они пойдут, а потом вы за ними». Потом еще раз — то же самое.
Постепенно стали нищать, ввели карточки, цены на рынке выросли — чувствовалось, как страна потребляет ресурсы, направляет все на войну. Вот эта система социализма, колхозная система позволяла мобилизовать все ресурсы. Помню, в декабре 1944-го на Ил-2 прилетели в Бухарест. Зашли в город — у них нет войны! Все ходят в шляпах, все упитанные, магазины всем забиты. В ноябре 1944-го наш рубль шел за 100 лей. Литр смирновской водки стоил 80 рублей! А в Харькове 500 рублей стоила бутылка самогона! Вот что такое капитализм. А ведь они воевали.
В конце 1941 года, уже началась война, мы перелетели на запад в Богатол. Там мы выпустили вторую и третью группы курсантов. Всего я подготовил 18 человек.
В 1942 году меня назначили командиром звена. Однажды поручили перегнать два самолета в Иркутск на ремонт. Я летел с техником, а второй самолет пилотировал инструктор, который должен был вот-вот уйти на фронт. Из Богатола долетели до Красноярска, заправились. Потом в Канске сели на военный аэродром. Техника оставили наблюдать за самолетом, а сами пошли в город к знакомым, договорившись через час встретиться. Возвращаемся. Он немножко подвыпивший. Я говорю: «Коля, ты в состоянии лететь?» Он хохотнул: «Да ерунда». Пришли на аэродром. Техник мне говорит: «На твоем самолете на 15 литров бензина больше, чем у него». — «Ничего, мы долетим до Тайшета. 10–15 литров бензина еще останется». Коля говорит: «Нет, надо выровнять». А как выровнять? Не вычерпывать же. Меня провожала моя будущая жена, а тогда 17-летняя девушка. Мы с ней сели в самолет. Сделал круг и сел. Вместо нее сел техник. Спрашиваю: «Полетим? А то, может, заночуем здесь?» — «Да что!» Взлетели, набрали высоту. Вижу, он летит слева ниже. Потом чувствую, техник меня по плечу бьет и вниз показывает, а Коля крутит пилотаж над городом. Я развернулся и вижу, как он задел шасси крышу одного дома и уткнулся в следующий. Потом выяснилось, что он даже поясными ремнями не был пристегнут. Вот какая небрежность! Его из кабины при ударе выкинуло и головой о фундамент дома. И все. Я сел на аэродром, дал телеграмму. Меня отстранили от полетов, отдали под суд. Суд дал мне два года условно…
