— А куда они отправились?
— Скажи мне, ты любишь своих соплеменников?
— Я ведь задал тебе прямой вопрос, Семф! Куда это все отправилось… когда ты спустил его в канализацию?
— А я спрашивал, беспокоит ли тебя чья-нибудь судьба?
— Тебе известен мой ответ… ты же знаешь меня! Я хочу знать, скажи мне, по крайней мере, то, что известно тебе. Куда… когда?..
— В таком случае ты меня простишь, Линах, потому что я тоже люблю своих соотечественников. Где бы они ни находились, когда бы ни находились я просто обязан их любить, потому что работаю в совершенно бесчеловечной области, я должен держаться за свою любовь, как за соломинку. Поэтому… ты меня простишь…
— Что ты собираешься…
В Индонезии для этого существует название: Джам Карет — час, который растягивается.
В Берилловой комнате в Ватикане, втором по великолепию помещении, созданном для папы Юлия II, Рафаэль начал рисовать (а его ученики закончили) величественную фреску, изображающую историческую встречу папы Льва I и Аттилы в 452 году.
В своем произведении он отразил веру всех христиан в то, что духовные власти Рима встали на защиту народа в тот тяжелый час, когда гунны пришли разграбить и сжечь Священный Город. Рафаэль нарисовал святого Петра и святого Павла, сходящих с Небес для того, чтобы поддержать папу Льва в его намерении помешать завоевателям. Изложение этой истории являлось несколько расширенной интерпретацией известной легенды, в которой упоминался только апостол Петр — с мечом в руке он стоял за спиной папы Льва I. А сама легенда являлась несколько расширенным толкованием тех немногочисленных и относительно неискаженных фактов, что сохранила история: рядом с Львом не было никаких кардиналов, не говоря уже о призраках апостолов. Он был одним из трех членов делегации. Двое других представляли светскую власть Римского государства. Эта встреча состоялась — в отличие от того, что утверждает легенда, — не у ворот Рима, а в северной части Италии, неподалеку от современной Пескьеры.
Больше историкам ничего не известно. И тем не менее Аттила, которого до тех пор никто не мог остановить, не сравнял Рим с землей. Он увел своих воинов.
Джам Карет. Составляющие силового поля вытекли из центра параллакса, из перекрестка времен, поле пульсировало во времени и пространстве и в сознании людей в течение двадцати тысячелетий.
А потом вдруг исчезло, совершенно необъяснимо, и тогда Аттила закрыл лицо руками, его мозг превратился в перекрученные, спутанные жесткие канаты. Глаза остекленели, потом прояснились, он сделал глубокий вдох. И отдал своей армии приказ повернуть назад. Лев Великий возблагодарил Бога и вечную память Христа Спасителя. Легенды добавили сюда еще и апостола Петра. А Рафаэль — апостола Павла.
Целых двадцать тысяч лет — Джам Карет — поле пульсировало, но на одно короткое мгновение, которое могло длиться секунды, или годы, или века, оно было отключено.
Легенда не говорит правды. Точнее, она говорит не всю правду: за сорок лет до того, как Аттила вторгся в Италию, Рим был завоеван и разграблен Аларихом. Джам Карет. Через три года после отступления Аттилы Рим захватил Гайзерих, король вандалов.
Была причина, по которой нечистоты безумия перестали питать пространство и время из измененного сознания семиглавого дракона…
Семф, предавший свой народ, парил перед членами Совета. Его друг, стремившийся к своему заключительному воплощению, Линах, председательствовал во время слушания дела. Он рассказывал тихо, но весьма красноречиво о том, что сделал великий ученый.
— "Резервуар опустошается, — сказал он мне. Прости, но я люблю своих сограждан. Где бы они ни находились, когда бы ни находились — я просто обязан их любить, потому что работаю в совершенно бесчеловечной области, я должен держаться за свою любовь, как за соломинку. Поэтому ты меня простишь". А потом он вмешался.
Шестьдесят членов Совета, по одному представителю от каждого народа, населяющего центр, — существа, похожие на птиц, какие-то синие тени, люди с громадными головами, оранжевые растения с трепещущими лепестками… все обратили взоры на повисшего в воздухе Семфа. Его тело и голова походили теперь на мятый бумажный пакет. Волосы исчезли. Глаза слезились и стали бесцветными. Обнаженный, мерцающий, он чуть отплыл в сторону, потом легкий ветерок, резвящийся в помещении без стен, толкнул его на прежнее место. Семф опустошил себя.
— Я. прошу Совет приговорить этого человека к последнему воплощению. Несмотря на то что его вмешательство продолжались всего несколько секунд, мы никогда не узнаем, какой вред, какие изменения оно могло принести перекрестку времен. Я признаю, что он намеревался перенасытить канализацию и таким образом вывести ее из строя. Этот поступок, поступок чудовища, приговорившего шестьдесят народов, населяющих центр, к жизни, в которой будет по-прежнему преобладать безумие, этот поступок должен быть наказан уничтожением.
Совет впал в задумчивость. Бесконечное время спустя он воссоединился, и обвинения Проктора были поддержаны; предложенный им приговор вынесен.
На тихих берегах мысли Проктор, палач, нес на руках своего друга, бумажного человека. Там, в опускающейся тишине близкой ночи, Линах положил Семфа в тень вздоха.
— Зачем ты мне помешал? — спросил он.
Линах отвернулся и уставился в надвигающийся мрак.
— Зачем?
— Потому что здесь, в центре, у нас еще есть шанс.
— А для них, для всех них, там… уже не осталось ничего?
Линах медленно сел рядом, погрузил руки в золотой туман, который окутал его запястья, а потом снова стек к нетерпеливо ожидающему его телу мира.
— Если мы сможем положить начало здесь, если сможем постепенно расширять границы, возможно, когда-нибудь наступит день и мы доберемся до конца времени, начав совсем с малого. А до тех пор необходимо, чтобы хотя бы в одной крошечной точке не царило безумие.
Семф заговорил быстрее. Его время истекало.
— Ты приговорил их всех. Безумие — очень опасный и живучий яд. Это сила. Ее можно упрятать. Самый могущественный джинн в бутылке, открыть которую совсем ничего не стоит. А ты приговорил их к вечной жизни вместе с безумием. Во имя любви.
Линах издал какой-то звук, не похожий на слово. Семф коснулся его трепещущей тенью, которая была когда-то рукой. Пальцы растворились в тепле и ощущении живой плоти.
— Мне жаль тебя, Линах. Твое проклятие заключается в том, что ты хочешь быть настоящим человеком. А мир создан для тех, кто сражается. Ты так и не понял этого.
Линах промолчал. Он думал о вечных отходах и о канализации, которую возродила к жизни необходимость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
