И старый Боб, твердый, как сталь, приказал возобновить бомбардировку.
Снова загремели сто пятьдесят английских пушек, снова стала расти гора мертвых тел… Поле битвы представляло собой какое-то адское средоточие оглушительного грохота, огня и смерти.
Бедные буры!
И это длилось еще целых три дня после отказа в перемирии. Целая неделя пытки! Она прославила на весь мир патриотов, которые выдержали ее, и навлекла позор на тех, кто так варварски воевал с честным противником.
С каждым днем, с каждым часом все теснее сжималось кольцо окружения. Расстояние между бурскими и английскими траншеями, составлявшее вначале восемьсот метров, постепенно сокращалось — сперва до пятисот, потом до четырехсот, и вот, наконец, осталось не более восьмидесяти метров!
Перестрелка теперь велась почти в упор. Гайлендеры Гордона и канадские добровольцы даже перебрасывались с бурами короткими фразами.
Повсюду только и говорили что о капитуляции. И действительно, другого выхода не было.
В семь часов утра буры выкинули белое знамя, огонь прекратился, и Кронье верхом отправился сдаваться лорду Робертсу.
При виде побежденного врага старый Боб снял шляпу и произнес, пожимая руку генералу Кронье:
— Вы мужественно защищались, сэр! Похвала, прозвучавшая как надгробное слово над лучшей армией республики…
Жан Грандье, Фанфан и Поль Поттер выстрелили в последний раз. Случилось так, что их окоп находился против траншеи канадцев, многие из которых были французского происхождения. Когда перестрелка окончилась, между парижанами и канадцами завязались разговоры, которые, впрочем, скоро прервались начавшимся разоружением буров.
Сорви-голова и Фанфан сломали свои маузеры, а Поль Поттер, узнав, что придется сдать англичанам старый «роёр», куда-то исчез. Вернувшись четверть часа спустя, Поль шепнул на ухо Сорви-голове:
— Я спрятал ружье. Оно еще поможет мне перебить немало англичан.
Рота канадцев-французов приступила между тем к разоружению.
Буры уныло брели между двумя рядами гигантов, одетых в столь ненавистное патриотам хаки. Им хотелось преодолеть упадок сил, вполне естественный после целой недели таких страданий. Они старались успокоить боль, сжимавшую их мужественные сердца.
Но когда они сдавали оружие, верно служившее им более пяти месяцев, они испытывали такое чувство, словно на их глазах ломают молот, который должен был выковать независимость их родины. Ружья всегда были для них символом свободы. Едва сдерживаемые рыдания подкатывали к горлу буров, а на ресницах у них сверкали жгучие слезы.
Надо самому пережить весь позор незаслуженного поражения и ужас капитуляции, испытать боль сознания, что ты уже не солдат, ощутить невыносимую муку при виде любимого отечества, попранного сапогом завоевателя, чтобы понять их душевное состояние и посочувствовать им.
Впрочем, англичане в большинстве своем обращались с военнопленными вежливо и даже сочувственно, а канадцы жалели их почти по-братски.
Ротой канадцев командовал великан, добряк с голубыми глазами и длинными рыжеватыми усами. Он плохо владел английским языком и то и дело пересыпал свою речь французскими словечками, сильно отдававшими привкусом местного наречия.
— Да вы не горюйте, my boys[100], все это чистая превратность войны, — утешал он военнопленных. — В жизни не видал таких храбрецов, как вы! Мы одолели вас только потому, что нас больше. Один против десяти — тут уж ничего не поделаешь!
Он крепко пожимал пленным руки и от души старался хоть как-нибудь смягчить их горькую участь. Вдруг он увидел Жана Грандье, который гордо, с высоко поднятой головой приближался к нему вместе с неразлучными своими друзьями, Фанфаном и Полем. Слова точно застряли в горле великана, из уст его вырвались какие-то хриплые звуки, он опрометью бросился навстречу Жану, подхватил его, как ребенка, на руки и, чуть не задушив в своих объятиях, воскликнул наконец сдавленным от волнения голосом:
— Ну конечно же, он!.. Жан Грандье, маленький Жан… Наш дорогой маленький Жан!
Сорви-голова, ошеломленный тем, что его называют по имени так далеко от родины, с вполне понятным недоумением посмотрел на канадского капитана.
— Жюно?.. Франсуа Жюно! — в свою очередь воскликнул он растроганно. — Неужели это вы, дорогой мой друг? Славный товарищ! Какая чудесная встреча!
Встреча была действительно чудесная, ибо судьба вновь свела двух героев «Ледяного ада», Жана Грандье и Франсуа Жюно, конного полицейского из Клондайка, который спас золотоискателей, замурованных в пещере Серого медведя бандитской шайкой «Коричневой звезды».
— Вот и еще одна из превратностей войны, — заметил канадец, на глазах которого блеснули слезы при виде вновь обретенного друга.
Этот добрейший великан ничуть не возгордился тем, что из простого солдата дослужился до звания капитана добровольцев.
— Ребята! — гаркнул он своим подчиненным. — Этот милый юноша-француз с нашей любимой старой родины. Он знатный храбрец, даром что у него еще и усы не выросли. Он перестрелял десятки матерых волков и разбойников, этих двуногих гризли, что опаснее всякого зверя.
— Француз из Франции, — размышлял сержант роты, — это вроде как брат.
— Ясное дело, брат! — хором поддержала вся рота. Жану устроили овацию, со всех сторон к нему потянулись руки.
— Брат-то брат, а все же вы мой пленник, — продолжал капитан.
— Увы! — вздохнул Жан. — И даже не один, а вместе с другом Фанфаном: он тоже парижанин.
— Фанфан?.. Подходящий товарищ!
— А это Поль, тоже мой друг.
— И Поль хорош! А раз они ваши друзья — значит, и наши. И можете быть уверены: еще не было и никогда не будет пленников, с которыми обращались бы так же хорошо, как будут обходиться с вами. И потом, — таинственно шепнул капитан на ухо Жану, — у меня кое-что есть на уме…
Когда разоружение было закончено и наступил полный покой, который неизбежно следует за большими катастрофами и сильными страданиями, буры стали понемногу приходить в себя. Они получили возможность пообчиститься, помыться, перевязать свои раны, поесть и поспать. Главное, поспать! Бессонница совсем истомила бойцов.
А победители тем временем ликовали. В лагере царило бурное веселье. Еще бы не радоваться! Сорок пять тысяч англичан торжествовали победу над четырьмя тысячами буров.
Сорви-голова, Фанфан и Поль устроились у канадцев, расположившихся на берегу Моддера.
Сорви-голова с таким жаром рассказал по просьбе капитана Жюно о своих приключениях, что буквально привел канадцев в восторг.
