Сознавая необходимость привести в порядок обозы, загромождавшие дороги, и дать возможность артиллерии выехать вперед, когда начнется сражение, которое, по его мнению, предстояло в ближайшие дни, император отдал приказ сжигать все экипажи, которые оказались бы впереди артиллерийских парков.
— Я прикажу сжечь мой собственный экипаж, — сказал он мне на следующий день, — если он окажется не на своем месте.
Передвигаясь верхом, император встретил много экипажей, которые ехали отдельно от своих колонн, рядом с артиллерийским обозом.
Он приказал егерям из своего конвоя задержать их, потом сошел с лошади и велел сжечь первый из них. За экипаж вступились. Де Нарбонн обратил его внимание на то, что из-за этого может лишиться всего необходимого офицер, которому, быть может, оторвет завтра ногу.
— Мне обойдется гораздо дороже, — ответил император, — если я окажусь завтра без артиллерии.
Пришлось разыскать солому, дрова и развести костер. Тем временем коляску разгрузили. Следующая была осуждена на такую же казнь. Когда огонь охватил их, император поскакал прочь галопом, и я думаю, что кучера спасли из огня свои экипажи, хотя и обгоревшие немного.
— Я хотел бы, чтобы это был ваш экипаж, — сказал император князю Невшательскому, — это произвело бы больше впечатления, и вы этого вполне заслуживаете, потому что я все время встречаю ваш экипаж.
— Позади экипажа вашего величества, — ответил князь.
— Это — вина Коленкура, — возразил император. — Впрочем, я обещал ему сжечь и мой экипаж, если я его встречу. Так что не сердитесь на мою угрозу, потому что я окажу своему экипажу не больше милости, чем другим. Я здесь главнокомандующий, и я должен подавать пример.
4-го главная квартира была на бивуаке у Прокофьева, а 5 и 6-го — у Бородина. Де Боссе[139] прибыл туда 6-го во второй половине дня. Он привез письма императрицы, которую провожал в Прагу из Дрездена, и прекрасный портрет Римского короля, написанный Жераром[140]. Когда император вернулся с разведки, которую он производил для выяснения неприятельских постов, он нашел этот портрет в своей палатке. Одновременно приехал адъютант герцога Рагузского с сообщениями о неудачах в Испании[141]. Эстафета из Парижа уже несколько дней тому назад принесла императору первое сообщение об этом, но русские дела в данный момент были слишком серьезны, для того чтобы его заботили неудачи герцога Рагузского в Испании.
— Англичане заняты там. Они не могут покинуть Испанию, чтобы схватиться со мной во Франции или в Германии. Вот что важно для меня, — сказал он мне на следующий день.
Император оставался лишь один момент в своей палатке, находившейся, по обыкновению, в центре гвардейского каре, а затем поспешил туда, где наше правое крыло атаковало два редута, поддерживающих левый фланг неприятеля. Эта атака была проведена с такой силой, что мы овладели редутами меньше чем в течение часа[142]. Войска получили приказ оставаться в боевой позиции, а пехота — сохранять каре. Хорошо, что император проявил эту предусмотрительность, так как через полчаса после наступления вечерней темноты, когда бой давно уже был окончен, русские кирасиры, поддержанные пехотой, энергично атаковали наше каре, направляясь к этим редутам; они, бесспорно, надеялись в сумятице ночного сражения принудить нас эвакуировать редуты и отбить их обратно[143]. Первое каре, захваченное врасплох, потеряло несколько человек и орудий, но остальные, предупрежденные пальбою первого каре, держались твердо. Русские кирасиры потерпели большой урон от нашего артиллерийского и ружейного огня, а к тому же их атака была плохо поддержана, и они должны были отступить и отказаться от обладания этими редутами, которые служили ключом к русским позициям. Наши войска выиграли даже некоторое пространство, преследуя кирасиров в темноте, и мы утвердились на опушке леса, которую для врага было бы весьма важно сохранить за собой хотя бы для того, чтобы задержать наши атаки и следить за нашими передвижениями.
Император в течение ночи объехал наши бивуаки, побывал на взятых редутах, несколько раз проехал по всей линии, для того чтобы по собственному впечатлению составить суждение о позициях неприятеля, о его численности в каждом пункте. В то же самое время он побывал и в своих воинских частях, как он это обыкновенно делал накануне сражения. Еще во второй половине дня он побывал в различных корпусах, частично определил свою окончательную диспозицию и отдал распоряжения, но не был уверен, придется ли ему начать атаку завтра утром, до такой степени он боялся, как бы неприятель снова не ускользнул от него.
С рассветом[144] император вновь побывал на главном редуте, и под прикрытием леса, находившегося впереди редута и окончательно захваченного нами в ночном бою, он вместе со мною и с князем Невшательским очень близко подъехал к неприятельским позициям. Он объехал затем всю линию и особенно подробно осмотрел центр и левый фланг, которые он обследовал вплоть до сторожевых постов. Потом еще раз вернулся к центру вместе с вице-королем, чтобы объяснить ему все диспозиции на месте. После этого он отправился на крайний правый фланг, которым командовал князь Понятовский, добившийся накануне со своими поляками значительного успеха и выигравший большое пространство[145]. Сопротивление русских в этом пункте было не совсем таким, каким оно должно было бы быть и каким оно было в других местах. Император колебался, произвести ли глубокий маневр правым флангом, чтобы обойти позицию неприятеля и частично оставить в стороне его редуты, или же занять такие позиции — это облегчалось взятием двух редутов, — чтобы иметь возможность атаковать неприятельский центр с фронта и с тыла, начав атаку правым крылом. Он опасался, что побудит русских к новому отступлению, если примет первый вариант, который угрожал бы их тылу, тем паче что потеря редутов, отнятых у неприятеля накануне, сильно ослабила уже его позицию. Эти соображения склонили императора к принятию второго варианта.
Видя, что неприятель держится спокойно на своих позициях, император решил предоставить этот день армии для отдыха и для того, чтобы успели подтянуться артиллерийские резервы и все другие немного отставшие части. Он думал также — и это последнее соображение окончательно определило его решение, — что неприятель, который с наступлением ночи пытался отбить редуты, столь необходимые для поддержки своего левого фланга, днем постарается вновь захватить эту позицию или по крайней мере ту территорию, которую он уступил полякам. Император надеялся, что таким путем завяжется бой, который, по его мнению, должен дать ему весьма выгодные результаты, но с обеих сторон день прошел во взаимном наблюдении, если не считать поляков, которые вновь выиграли небольшое пространство, что дало весьма выгодную исходную позицию для завтрашней атаки на неприятельском фланге. Видя, что неприятель не двинулся с места, император счел, что он возводит новые укрепления взамен потерянных вчера редутов. Около трех часов дня был даже момент, когда думали, что неприятель отходит, и император, который все время был начеку, уже готов был отдать приказ об атаке, но, произведя наблюдения с более близких пунктов, которые позволяли правильно судить о передвижениях русских, мы удостоверились, что они сохраняют прежние позиции. Вечером император возвратился в свою палатку.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
