На повороте с Невского проспекта во Владимирскую был так называемый Обжорный ряд (перенесенный после к Каменному мосту, в Апраксин переулок). Тут сидели рядами бабы с хлебом, пирогами, жареным и вареным мясом или рыбой – и весь рабочий народ толпился тут два раза в сутки. У Синего моста стояли толпы людей обоего пола и различного возраста, с дворецкими и приказчиками. Здесь нанимали работников, слуг, служанок и даже покупали в вечное и потомственное владение. Тогда это было позволено, что можно видеть из объявлений в единственной тогда газете, «С.-Петербургских ведомостях». Можно смело сказать, что только вокруг Зимнего дворца, на Невском проспекте до Аничкова моста, в двух Морских и в двух Миллионных была Европа; далее повсюду выглядывала Азия и старинная предпетровская Русь, со своей полудикостью и полуварварством.
Несмотря на все усилия власть предержащих, Петербург по-прежнему уступал Москве в утонченности, как ее тогда понимали. В воспоминаниях Н. И. Греча читаем:
Карамзин и слог его были тогда предметом удивления и подражания (большею частью неудачного) почти всех молодых писателей. Вдруг вышла книга Шишкова («О старом и новом слоге русского языка») и разделила армию русской словесности на два враждебные стана: один под знаменем Карамзина, другой под флагом Шишкова. Приверженцы первого громогласно защищали Карамзина и галлицизмами насмехались над славянщиною; последователи Шишкова предавали проклятию новый слог, грамматику и коротенькие фразы, и только в длинных периодах Ломоносова, в тяжелых оборотах Елагина искали спасения русскому слову. Первая партия называлась московской, последняя петербургской, но это не значило, чтоб только в Москве и в Петербурге были последователи той и другой. Вся молодежь, все дамы, в обеих столицах, ратовали за Карамзина.
Должно сказать, что в то время Москва, в литературном отношении, стояла гораздо выше Петербурга. Там было средоточие учености и русской литературы, Московский университет, который давал России отличных государственных чиновников и учителей и через них действовал на всю русскую публику. В Москве писали и печатали книги гораздо правильнее, если можно сказать, гораздо народнее, нежели в Петербурге. Москва была театром. Петербург залою театра. Там, в Москве, действовали; у нас судили и имели на то право, потому что платили за вход: в Петербурге расходилось московских книг гораздо более, нежели в Москве. И в том отношении петербургская литература походила на зрителей театра, что выражала свое мнение рукоплесканием и свистом, но сама не производила.
Время, суждение хладнокровное и беспристрастное, и следствия основательного учения объяснили тогдашнюю распрю и примирили враждебные стороны. Москва стояла за слог Карамзина; Петербург вооружался за язык русский вообще. Здесь хвалили материал; там, в Москве, возносили искусство художника.
Тем не менее новый город креп, становился все краше и, если можно так выразиться, державнее, и во второе столетие своей жизни вступал вполне уверенно.
Столетие города, 1803 год
Александр Пушкин, Семен Бобров, Генрих фон Реймерс
За первые сто лет своей истории Санкт-Петербург из «крепостцы невеликой» в устье Невы вырос в блистательную столицу великого государства, подлинно имперский город, о котором А. С. Пушкин в «Медном всаднике» смело мог сказать:
Прошло сто лет, и юный град,Полнощных стран краса и диво,Из тьмы лесов, из топи блатВознесся пышно, горделиво;Где прежде финский рыболов,Печальный пасынок природы,Один у низких береговБросал в неведомые водыСвой ветхий невод, ныне тамПо оживленным берегамГромады стройные теснятсяДворцов и башен; кораблиТолпой со всех концов землиК богатым пристаням стремятся;В гранит оделася Нева;Мосты повисли над водами;Темно-зелеными садамиЕе покрылись острова,И перед младшею столицейПомеркла старая Москва,Как перед новою царицейПорфироносная вдова.
Торжественную оду столетию Петербурга посвятил поэт и переводчик С. С. Бобров.
Кто там, подобная денницеВ венце горящем над главой,В величественной багряницеБлистает в славе над Невой?Столетня юность с красотою,С улыбкой важность в ней цветет;В деснице дань она несетБогоподобному Герою.Не призрак ли я зрю теперь?Нет – зрю Петрополя я дщерь...
Дивятся царства изумленны,Что столь огромный сей колосс,На зыбкой персти утвержденный,Через столетие возрос.Вселенной чудо, храм ДианыДля блеска и твердыни силТри века с златом поглотил;А здесь не храм – но град державный,Престол полмира, через векНа степень доблести востек...
Доселе, дебри где дремали,Там убран сад, цветет лицей;Где мертвенны утесы спали,Там, из могилы встав своей,Скудели в зданиях багреют;Где ил тонул под серым мхом,Там прянул водомет сребром;Там куполы в огне краснеют;Там стогны в мрачну даль идутИли стражницы твердь секут...
Се там хранилища законаВ священном ужасе стоят!Се там Паллады, АполлонаИ муз святилища блестят,Где усмирял он древню дикостьИ злобу стер, где змий шипел,Где самый рок он одолел,Открыл души своей великостьИ все, едва не все возмог,Как полпланеты полубог...
Но, о премудрый основатель!Одних ли сих творец ты стен?Одних ли сих чудес ты здатель?Народ тобою сотворен;Народ – трофей в трофеях главный!А ты – России всей творец.О росс! благословляй венецПетровых стен столетья славный!..
Столетие Петербурга в 1803 году было отмечено с подобающей пышностью. Свидетелем празднования оказался немецкий путешественник Г. фон Реймерс.
16 мая 1803 г. (ибо в этот день сто лет назад Петр Великий заложил первый камень в основание Петропавловской крепости, поэтому-то этот день считается днем основания города, ныне стоящего здесь в полном блеске). Итак, 16 мая 1803 г. столетний праздник города был отмечен следующим образом. О девяти часах поутру вся гвардия и войска гарнизона (22 батальона инфантерии и 13 эскадронов кавалерии, около 20 тысяч человек) на Исаакиевской, Петровской, Дворцовой площадях до Большой Миллионной и на левом берегу Невы до Эрмитажа при полном параде строились в шеренгу по три человека. Монарх был полон жажды деятельности, появлялся там и сям, самолично выстраивал войска и проявлял себя любящим, мягким и добрым по отношению к народу, который в неисчислимом множестве собрался на валах и гласисе Адмиралтейства и повсюду вокруг. (Доказательством внимательного отношения правительства к населению служит тот факт, что, согласно особому распоряжению, всякому прилично одетому гражданину указывалось место на валах или гласисе Адмиралтейства, удобное для обзора.) Все окна близлежащих домов были заполнены людьми, в крышах некоторых домов были устроены проломы, сквозь которые народ наблюдал за зрелищем. Около 11 часов прибыл императорский двор в полном составе. Процессию открыли камергеры в нескольких дворцовых экипажах, запряженных шестернею. За ними следовали гофмаршалы и обер-гофмаршалы, далее ехала окруженная лейб-гусарами императорская карета с молодой императрицей и императрицей-матерью, а у левой дверцы кареты находился молодой монарх в окружении своих адъютантов. Далее – юные великие князья и великие княжны, а потом – несколько карет с придворными дамами и фрейлинами, которые замыкали этот кортеж, состоявший более чем из 30 экипажей. Он медленно продвигался к Исаакиевскому собору, вокруг которого расположились воспитанники Сухопутного и Инженерного кадетских корпусов.
Пока двор находился в соборе, присутствуя на службе в память Петра I и благодарственном молебне, салютовали пушки Петропавловской крепости, орудия с валов Адмиралтейства и с четырех императорских яхт, которые к тому же дружно салютовали флагами. (Линейный корабль «Гавриил», 110-пушечный, заложенный при Павле I 5 августа 1800 г. на стапелях нового, или второго, Адмиралтейства и спущенный со стапелей 3 сентября 1803 г., зазимовал на Неве и теперь стоял на якоре у моста через Неву против Сената. На палубе его было установлено голландское суденышко класса «голле». 11 августа 1723 г. этот маленький парусник был торжественно освящен в Кроншлоте. Во времена царя Алексея Михайловича в 1668 г. он был доставлен из Англии в Архангельск, оттуда – в Москву и, наконец, в Петербург; на нем Петр делал свои первые попытки освоения водной стихии. Чтобы сохранить его для будущего и сделать прочнее, его обили медью. На его маленькой мачте был поднят большой государственный флаг. Адмирал флота стоял у штурвала, а адмиралы, вице– и контр-адмиралы сменяли друг друга на веслах. Так он курсировал вокруг флотилии, и его, как отца, приветствовали изо всех пушек его прекрасные взрослые дети. Затем это маленькое судно пошло вверх по реке. Монарх греб, а князь Меншиков помогал ему. В этот день одного только пороха было потрачено на 12 тысяч рублей. Шесть недель спустя парусник был водворен в крепость как национальная реликвия, чтобы храниться здесь на будущие времена (после празднования столетнего юбилея судно находилось в Адмиралтействе на ремонте)).
