Слово попросил младший сержант Беберг Дзарасов.
— Привет истребителям танков от моряков нашей бригады, — сказал он с достоинством. — Я сам автоматчик, но вел бои с танками. Основное оружие против них — это, я считаю, противотанковая граната и бутылка с горючей жидкостью. Признаюсь, к этой аптеке я раньше большого доверия не имел. Ну какое может оружие быть в бутылке? Теперь я другого мнения. Нет ничего грознее бутылки. И легка, и проста, и бьет без отдачи. На наши боевые порядки бросили однажды немцы около сотни танков. Против восемнадцати передних машин наш командир решил выслать группу бойцов с бутылками. Выстроил роту: «Кто хочет итти добровольно на отражение танков, три шага вперед!» Вся рота протопала три шага, стоит как один человек. И командир роты говорит: «Я вам не загадки загадываю, а задаю вопрос: кто пойдет, на три шага вперед!» И опять вся рота плечо в плечо на три шага вперед подвинулась. Никто уступить не хочет. Тогда командир говорит: «Вот вы какие!» Отсчитал с правого фланга двадцать бойцов и послал.
Собрание, засмеявшись, дружно зааплодировало оратору. Моряков в армии любят и уважают.
— Ползу и я со своей пятеркой бойцов, — продолжал младший сержант Дзарасов. — А какие они, танки, еще и сам не знаю. Я балтиец, корабли видел, эсминцы, подлодки и прочее, танк — только в кино. И вот гляжу: лезут пять штук. Четыре машины я пропустил мимо себя, а хвостовую, пятую, угостил сразу двумя бутылками. Загорелась, как фейерверк. Фрицы стали вылезать из нее, я их из автомата, чтобы не пугались зря. Обернулся, а мои ребята уже покончили с четырьмя. «Все?» — спрашиваю. «Все, — отвечают. — Больше работы нет!» — «Ну, нет так нет, топай к себе». С тех пор я без бутылки ни шагу. В это оружие верю. Четко работаю. Потом, самое главное, это знать уязвимые места танков. Бронебойщик вроде доктора — он должен обязательно знать, где у танка кашель, а где ломота. Надо всегда к танку приглядываться, чтобы знать, чего он не любит. Ну, а в общем я присоединяюсь к предыдущим ораторам. Охота мне теперь послушать сержанта Демина, который наибольше из всех нас понаворочал.
Перед собранием встал знаменитый на этом участке фронта истребитель.
— Товарищи, — сказал он, — я командир орудия. В бою за один день оно уничтожило двенадцать немецких танков. К бою я готовился заранее. Я хоть до той поры и не уничтожал танки, но прислушивался, как другие делали, и вникал, и кое-что для себя разрабатывал. Я, например, всегда подготовлю своему орудию три огневые позиции — основную, запасную и ложную. Позиции хорошо маскирую, боеприпасы обязательно зарываю в землю, готовлю укрытия для расчета.
В тот день боя я оборудовал позиции и выставил наблюдателей за танками. Скоро они сообщили, что, мол, гости идут. Орудие было сейчас же развернуто в направлении танков и первым выстрелом подожгло головной танк. Это сразу подняло дух. Видя горящий танк, мой заряжающий, хотя и был ранен, продолжал работать у пушки — отказался уйти на перевязку. Подбили еще два танка. Фашисты отошли, затем начали вторую атаку. Тут вышел у нас из строя наводчик, и я сам подскочил к панораме. Отбили и вторую атаку, и третью, и только после нее я заметил, что орудие повреждено. В чем секрет? Немецкий танк, вы знаете, чего не любит? Он стойкости нашей не терпит. Если твердо стоишь на своей позиции и орудие твое исправно, всегда верх возьмешь над ним. Это уж точно. А так приготовь хоть десять позиций, но если на них не можешь держаться, то уж лучше сразу рой себе могилу — концы в воду.
— Это верно, — сказал моряк, старший лейтенант Трофимов. — Танк можно взять любым оружием, была бы воля, я уничтожал их из стодвадцатимиллиметрового миномета. Замечательно получается. Моя батарея за четырнадцать дней подбила и уничтожила минометами десять танков, одно орудие, пять пулеметов и человек пятьсот немцев. Надо только одно помнить: когда бьешь по танку минометами, надо навалиться батареей на одну машину, и крышка. Потом всеми силами на вторую. Замечательно получается.
Младший сержант Выгодской казался мало разговорчивым. Он долго настраивался говорить, затихал и вновь возвращался к началу своего повествования, никак не думая двинуться с места. Народ стал посмеиваться над робким оратором.
— Ничего, ничего, — сказал генерал. — Дела твои хорошие, их словами не испортишь, валяй, как умеешь.
И Выгодской, застенчиво улыбнувшись, быстренько и невнятно рассказал, что лично он подбил два танка, а его взвод семь штук и что, по его мнению, не сидеть в щели и не прятаться в окопе надо хорошему бронебойщику, а самому охотиться за немецкими танками, выискивать их на исходных позициях, подстерегать на марше, ловить на выходе из боя.
— А то ждать, покуда он явится, такого терпения не должно быть у бронебойщика, — сказал Выгодской; и все, перестав смеяться, поглядели на него внимательно. — Пять, говорят, или шесть позиций надо изготовить, — а десять не хотите? Выходишь на охоту, так каждый метр примечай, в уме держи — то, может, и будет твоя позиция. Бронебойщик кочевать должен впереди своих боевых порядков. У меня ложных позиций не одна, а пять или семь, запасных столько же. Это когда прижали тебя к окопам — ну, тогда играй на двух-трех позициях, а так, нормально надо играть на семи-восьми. Местность сама подскажет, сколько уж отрыть позиций. И отрывать надо их метров пятьдесят — шестьдесят одна за другой, да так, чтобы одно ружье могло в любую минуту поддержать другое…
— Если глубокая щель, — вздохнув, мечтательно сказал бронебойщик Мелешко, — ежели щель глубокая и узкая, то и с двух метров можно.
— Чем? Чем?
— Обыкновенно чем. Противотанковой, — и замолчал.
Час был поздний, собрание закончилось. Делегаты пошли на концерт, а потом ужинать.
1942
На Каспии
Когда пролетаешь над Каспием, земля у моря кажется лишенной жизни. Серые пески и скалы от Гурьева почти до самой иранской границы застыли в безлюдье. Жилая коса, Прорва, Бурунчук, форт Шевченко и весь пустынный полуостров Мангышлак похожи на следы давно покинутого человеческого становища. Природа одета здесь точно в маскхалат, в одно сплошное грязно-бурое одеяние. Бурые овцы, бурые скалы, бурые кибитки скотоводов, шаланды и крыши поселков.
Море воды у восточных берегов Каспия переходит в сухое море песков, граничащее с оазисами Ашхабада. Страна мертвых песков еще совсем недавно волновала воображение путешественников. Но теперь облик восточных берегов Каспия изменился так, как не изменили бы его никакие стихии. Он ожил. И как удивительно ожил! Точно в его безводные полупустыни хлынули гигантские реки и всюду вызвали набухание семян и тягу первых ростков, обещая всему, что способно плодоносить, неслыханные урожаи, невиданные чудеса.
В страну прикаспийских песков пришли люди. Конечно, здесь не было полного безлюдья и раньше. Но темп новой жизни дала война. Она объединила хозяйственный опыт наших народов и заставила расти многие отдаленные области не по дням, а по часам, вливая в них вместе с эвакуированными заводами и всю индустриальную энергию советского запада. Мелкие захолустные предприятия приняли на себя титаническую нагрузку заводов, привезенных из занятых немцами областей.
Другие заводы возникли вообще как бы из ничего. Триста — четыреста ящиков, валяющихся на барханах у полотна железной дороги, вдруг начинали лопаться, раскрываться, как перезревшие семенные коробочки. Из них появлялись детали станков, оборудование цехов, заводов. Под брезентовыми крышами начинался монтаж механического цеха, под навесом из ящичной дранки — котельный; уже что-то сверлили, строгали, и через некоторое время пункт выгрузки Н-ского завода превращался в самый завод.
Так одно вырастало на месте своей выгрузки, другое изобреталось рядом ввиду необходимости, третье нежданно-негаданно появлялось потому, что жизнь словно снежный ком, брошенный с высокой горы, уже не может остановиться на половине пути, не может ограничиться сделанным, а должна расти все в более и более стремительных темпах.
Наше хозяйство, эвакуированное из временно занятых немцами краев и республик, в первое время не находило нужных условий, и, однакоже, дело всегда побеждало любые препятствия, потому что, не найдя подходящих материальных условий, оно везде, и всюду неизменно находило людей, готовых к подвигам и победам. И эти люди делали то, чего не могли и не способны были сделать никакие внешние условия.
Сейчас слово «эвакуация», когда имеешь в виду промышленность, хозяйство, необходимо заменить каким-то иным словом. Совершенно неслыханный по масштабам отлив нашей промышленности в восточные районы — не эвакуация, а необычайно сложное явление, требующее подробной характеристики. Это не перевозка станков и кадров, а, создание новых промышленных районов, трансплантация тканей, пересадка живых органов.
