город и река. Поездка для обоих была пыткой.
В Штутгарте отец вдруг ожил, повеселел, стал общительным и светским; его воодушевило блаженство провинциала, который на несколько дней приехал в столичный город. Ханс, напротив, притих и оробел, глубокое уныние овладело им при виде города; незнакомые лица, спесиво высокие, фасонистые дома, длинные, утомительные дороги, конки и уличный шум пугали его, причиняли боль. Остановились они у тетушки, где мальчика вконец подавили чужие комнаты, тетушкины приветливость и говорливость, долгое праздное рассиживание и непрестанные отцовские ободрения. Чужой и потерянный сидел он в комнате и, глядя на непривычное окружение, на тетушку и ее городской наряд, на обои с крупным узором, на напольные часы, картины на стене или в окно на шумную улицу, чувствовал себя совершенно обманутым, и тогда ему казалось, будто он уже целую вечность вдали от дома и успел начисто позабыть все с таким трудом выученное. После полудня он хотел еще раз повторить греческие частицы, но тетушка предложила прогуляться. На миг перед внутренним взором Ханса возникли зеленые луга и шелестящий листвою лес, и он радостно согласился. Однако очень скоро заметил, что и прогулка здесь, в большом городе, удовольствие совсем иного рода, нежели дома.
Они с тетушкой вышли на прогулку вдвоем, так как папенька отправился в город с визитами. Уже на лестнице начались неприятности. Во втором этаже им встретилась толстая, с виду чванливая дама, перед которой тетушка сделала книксен, дама же с огромной словоохотливостью немедля принялась болтать. Задержка продолжалась больше четверти часа. Ханс стоял рядом, прижатый к лестничным перилам, собачонка дамы обнюхивала его и ворчала, а он смутно понимал, что речь идет и о нем, ибо незнакомая толстуха несколько раз сквозь пенсне оглядела его с головы до ног. Едва они очутились на улице, как тетушка зашла в какую-то лавку и вышла оттуда далеко не сразу. Ханс тем временем робко стоял на тротуаре, прохожие толкали его из стороны в сторону, уличные мальчишки осыпали насмешками. Наконец тетушка вернулась и вручила ему плитку шоколада, а он вежливо поблагодарил, хоть и не любил шоколад. На ближайшем углу они сели на конку и под неумолчные звонки долго катили в переполненном вагоне по улицам, пока наконец не добрались до большого проспекта и сада. Там струился фонтан, цвели окаймленные заборчиками декоративные клумбы, в искусственном прудике плавали золотые рыбки. Они с тетушкой расхаживали взад-вперед, вправо-влево и по кругу в толпе гуляющих и видели множество лиц, элегантных и прочих нарядов, велосипедов, инвалидных кресел и детских колясок, слышали гул голосов, вдыхали жаркий пыльный воздух. Под конец оба сели на скамейку рядом с другими людьми. До сих пор тетушка говорила почти без остановки, теперь же вздохнула, ласково улыбнулась мальчику и предложила съесть шоколадку. Ему не хотелось.
– Господи, неужели стесняешься? Кушай, кушай!
Он достал шоколадку, некоторое время теребил серебряную обертку и в конце концов откусил крохотный кусочек. Он не любил шоколад, но боялся сказать об этом тетушке и с отвращением сосал откушенный кусочек, а тетушка между тем углядела в толпе знакомого и устремилась туда.
– Сиди здесь, я сейчас вернусь.
Ханс облегченно вздохнул и, пользуясь случаем, зашвырнул шоколадку подальше в траву. После чего сидел, легонько болтая ногами, смотрел на множество людей и чувствовал себя несчастным. В конце концов, он снова начал повторять неправильные глаголы и до смерти испугался, что почти ничего не помнит. Все начисто забыл! А завтра земельный экзамен!
Вернулась тетушка, которая успела разузнать, что в этом году претендентов на экзамене сто восемнадцать человек. Но пройдут только тридцать шесть. Душа у мальчугана окончательно ушла в пятки, и на обратном пути он не говорил ни слова. Дома у него разболелась голова, есть он опять не хотел и до того пал духом, что отец изрядно его выбранил и даже тетушка сочла несносным. Ночью он спал тяжелым глубоким сном, терзаясь жуткими кошмарами. Он видел себя и сто семнадцать сотоварищей на экзамене, экзаменатор походил то на пастора из родного городка, то на тетушку и громоздил перед ним горы шоколада, которые ему надлежало съесть. Он ел, заливаясь слезами, и видел, как остальные один за другим встают и исчезают за маленькой дверкой. Все съели свою гору, а его гора росла прямо на глазах, завалила весь стол и скамью, словно намереваясь задушить его.
Утром, когда Ханс пил кофе, не сводя глаз с часов, чтобы не опоздать на экзамен, многие в родном городке вспоминали о нем. Прежде всего сапожник Флайг; перед утренним супом мастер прочитал молитву – семейство вкупе с подмастерьями и двумя учениками стояло вокруг стола – и нынче присовокупил к ней такие слова:
– О Господи, простри руку свою и над учеником Хансом Гибенратом, который нынче утром держит экзамен, благослови его и укрепи, пусть станет он однажды праведным и славным провозвестником Твоего божественного имени!
Городской пастор хотя и не молился за него, однако за завтраком сказал жене:
– Юный Гибенрат идет сейчас на экзамен. Из этого мальчика еще получится нечто особенное; на него непременно обратят внимание, и тогда я, стало быть, не зря помогал ему уроками латыни.
Классный наставник перед началом урока сказал ученикам:
– Итак, в Штутгарте начинается сейчас земельный экзамен, давайте же пожелаем Гибенрату всего доброго. Ему это, конечно, без надобности, ведь таких лентяев, как вы, он десяток за пояс заткнет.
Почти все ученики опять-таки думали об отсутствующем, в особенности многие, что побились между собой об заклад насчет того, пройдет он или срежется.
А поскольку искреннее моление и глубокое участие с легкостью действуют на больших расстояниях, Ханс тоже почувствовал, что дома думают о нем. Правда, в экзаменационный зал он с трепетом душевным вошел в сопровождении отца, робко и испуганно выполнил указания служителя и, точно преступник в пыточной камере, обвел взглядом большое, полное бледных мальчиков помещение. Когда же появился экзаменатор, призвал к тишине и продиктовал текст латинского упражнения по стилистике, Ханс со вздохом облегчения счел оное до смешного легким. Быстро, едва ли не бойко он выполнил задание вчерне, затем спокойно и аккуратно переписал набело и сдал работу одним из первых. И хотя затем не сразу нашел дорогу к дому тетушки и два часа плутал по жарким городским улицам, это не сильно поколебало его вновь обретенное равновесие; он даже радовался, что еще некоторое время избежит общества тетушки и отца, и, шагая по незнакомым, шумным улицам земельной столицы, видел себя дерзким искателем приключений. А когда наконец с трудом, расспрашивая
