Вместе со всем Западным фронтом моя рота шла на запад, освобождая свою землю, города и села от фашистской нечисти. Отступая, фашисты угоняли все население, а деревни сжигали.
Зима 1941–1942 гг. была морозная и очень снежная, чтобы увозить свою технику фашисты сгоняли все население на расчистку дорог. И этих людей они уже не отпускали, а перегоняли с одного участка дальше на запад. Люди здесь же умирали без питания, да и просто замерзали, а тех, кто уже не мог двигаться – пристреливали.
Расчищенные дороги представляли собой снежные тоннели в 2,5–3 метра высотой, но и там застревала немецкая техника, орудия.
На одном, только что освобожденном участке, я видел, как наши советские граждане лежали вдоль дороги, расстрелянные немцами при отступлении.
Особенно меня, да и всех бойцов, поразили двое, вернее трое из убитых: один – старичок, ветер шевелил его жиденькую торчащую вверх бородку. Он был в коротеньком стареньком кожушке. Рядом лежала молодая женщина с расстегнутой одеждой, к груди которой прильнул грудной, с прелестным личиком ребенок. Из ноздрей его маленького носика были выдуты розовые замерзшие пузыри, а из его ротика стекала струйка замерзшей крови. На открытой груди женщины темнело пятно от фашистской пули и из ранки стекала кровь… Здесь лежали и другие женщины, дети от маленьких до подростков…
Как-то в одну из ночей я со своей ротой ворвался в село, которое немцы не успели сжечь, но население угнали (а наступали мы, как правило, ночью, чтобы было меньше потерь). Пробегая уже по центру села, меня позвал боец, выскочивший из одной избы.
Войдя в эту избу, при свете еще не погасшей немецкой стеариновой плошки я увидел распростертую на полу, посередине избы, женщину. Голова ее лежала в луже крови. Возле стола и лавки голенький со сплющенной, полностью разбитой, изуродованной головкой лежал мальчик. Одна его ножка была неестественно длинная. На бревнах стены возле стола было большое темно-красное пятно, а на столе, лавке и на стене везде были какие-то серые сгустки. Даже мне, видевшему и изуродованные разрывом тела, и изувеченных близких мне людей, но на то, что я видел в этой избе, произошедшему всего за несколько минут до нашего изгнания фашистов, я смотреть на это не мог. Только изверг рода человеческого мог размозжить головку беззащитного грудного ребенка ударом об стену.
После ранения в ногу в одном из дальнейших наступательных боев 23-го января 1942 года я был тяжело ранен, но еще сутки не покидал поле боя.» Наш герой отказался ехать в медсанбат. Не смог его заставить командир, даже назвав «обузой для полка». Смогла только Шура Капустина. И не подозревал Туров о ее чувствах, но упорствовать не смог. «Мороз, а ее слезы капают мне на лицо. «Дурак ты, дурак, а я ведь люблю тебя» – говорит. Тут не поспоришь.
Как написано в справке эвакогоспиталя ЭГ-3348 города Новосибирска, где я лечился: «сквозное пулевое ранение правого коленного сустава». В санбате и госпитале я пробыл без малого три месяца. После многочисленных просьб 13 апреля был выписан и назначен командиром роты противотанковых ружей в 315-ю дивизию, сформированную в городе Барнауле.
В боях за Сталинград
После лечения в Новосибирском госпитале, я рвался на фронт и в марте 1942 года был направлен командиром роты противотанковых ружей в 315-ю стрелковую дивизию, формировавшуюся в г. Барнауле. В июне дивизию на эшелонах перебросили в Сталинградскую область, а 16 августа маршем выступили на фронт, к Сталинграду.
Каждый боец нагружен скаткой шинели, вещмешком с боеприпасами, винтовкой, противогазом, а у меня в роте на плечах каждой пары бойцов – шестнадцатикилограммовые противотанковые ружья и вся амуниция бойца. Гимнастерки мокрые от пота, серые от пыли. От усталости и недосыпания подкашиваются ноги.
Шагаю и я, опираясь на палочку после сквозного пулевого ранения в коленный сустав. Двигаться тяжело, болит, ноет недолеченная нога, кружится, гудит голова. Кажется…, но нет! Надо держаться, показывать пример, подбадривать бойцов, и приходится через силу, словно чугунную, тянуть не сгибающуюся ногу…
Все чаще встречаются изнуренные люди, эвакуированные с прифронтовой полосы. Шли старики, женщины. Рядом с ними тянулись гурты скота. На скрипучих тележках, нагруженных скарбом, сидели дети. Больно было смотреть на них. Этих несчастных, оставивших свои дома, которые безжалостно бомбили фашистские стервятники, погибших оплакивали и тут же наспех хоронили. Горе врывалось в каждую семью.
20 августа наш 724-й стрелковый полк вышел к речке Иловля. Бойцы, сытно пообедав, уставшие расположились на отдых. Но… на горизонте показалась «Рама» – немецкий двух фюзеляжный разведывательный самолет – жди беды! Командиры спешно стали приводить свои подразделения к появлению авиации противника, засуетились пулеметчики. Я, взяв противотанковое ружье, бросился к ротной повозке, на которой мною заранее было установлено приспособление для стрельбы по самолетам. Для этого ружье крепилось на запасном колесе, надетом на кол.
Вслед за «Рамой» появились и фашистские самолеты. Раздались оглушительные взрывы, взметнулись фонтаны огня и пыли. Заржали и рванулись кони, опрокидывая повозки. Затарахтели станковые пулеметы, установленные для стрельбы по самолетам.
Будучи отличным стрелком и, освоившим снайперское дело в военном училище, мне еще осенью 1941 года на Западном фронте пришлось в боях за станцию «Узловая» и под городом Сталиногорск самому вести огонь из противотанкового ружья по немецким танкам. Пристроив противотанковое ружье на заранее приготовленное приспособление, я, применяя еще не забытые уроки баллистики, делая упреждения, спокойно стал вести огонь по головному «Юнкерсу». Резкие, сильные выстрелы противотанкового ружья звучали в пулеметной трескотне. После нескольких выстрелов на правом крыле головного стервятника ярко блеснул огонек. И тут же со всех сторон раздались крики бойцов: «Попал! Попал! Ура-а!», но самолет продолжал лететь. И тут, сзади него появился черный дым, самолет стал крениться, черный шлейф увеличивался, и он резко пошел вниз… Раздался оглушительный взрыв. «Юнкерс-87» был сбит, а выбросившихся на парашютах летчиков бойцы взяли в плен. Это были первые пленные дивизии.
Вторая группа самолетов снизиться не рискнула. Тяжело проплыв в вышине, она сбросила бомбы на село Кондраши и хутор Красноярский.
724-й полк шел в авангарде 315-й дивизии, а наш 2-й стрелковый батальон двигался на 7–8 км впереди, в передовом боевом отряде.
К полудню 23 августа 1942 года 2-й стрелковый батальон, в котором я был командиром роты ПТР, достиг поселка Городище и остановился на привал. Собравшиеся у выхода из оврага, возле церкви, командиры рот батальона внимательно следили за непрекращающимся неравным, воздушным боем в нескольких километрах севернее Городище. Хорошо было видно, как сотни самолетов, выделывая замысловатые фигуры, носились друг за другом. Наши краснозвездные «Ястребки», отбивались от наседавших на каждый из них, двух-трех «Мессершмидтов». Самолеты сменялись, а бой не прекращался, медленно перемещаясь на восток.
23 августа 1942 г. когда немцы прорвали наш фронт и вышли к Волге севернее Сталинграда. Нам был приказ форсировать реку Дон и войти в соприкосновение с противником за Доном. Каждый боец нагружен шинельной скаткой, вещмешком с боеприпасами, винтовкой, противогазом, а у меня в роте на плечах каждой пары бойцов – семнадцатикилограммовые противотанковые ружья. Гимнастерки мокрые от пота, серые от пыли. От усталости и недосыпания подкашиваются ноги.
Шагаю и я, опираясь на палочку после сквозного пулевого ранения в коленный сустав. Двигаться тяжело, болит, ноет недолеченная нога, кружится, гудит голова. Надо держаться, показывать пример, подбадривать бойцов, и приходится через силу, словно чугунную, тянуть не сгибающуюся ногу.
Все чаще встречаются изнуренные люди, эвакуированные с прифронтовой полосы. Шли старики, женщины. Рядом с ними тянулись гурты скота. На скрипучих тележках, нагруженных скарбом, сидели дети. Немецкие самолеты бомбили и обстреливали этих людей с не меньшей злостью, чем воинские части. Люди торопливо хоронили на обочинах погибших и продолжали свой путь.
И вдруг, наша передовая застава в составе батальона нашего 824 полка, наша дивизия получила приказ занять оборону от члена Государственного комитета обороны Маленкова. Получилось так, Остановились мы в Городищах, начали кормить бойцов и отдыхать, а командиры собрались около церкви, выйдя из лощины, где были основные наши силы. Смотрим, какая-то кутерьма. Смотрим в воздухе самолеты гоняются друг за другом. В бинокль хорошо были видны кресты и звезды на наших ястребках. Мы, 7 человек командиров рот и 7 политруков, которые были равны с нами по должности. Вдруг видим в нашу сторону несется автомашина ЗИС. Остановилась около нас из нее вышел стройный мужчина без знаков различия в фуражке и кричит: «Командира ко мне». А командир батальона ехал на телеге с санвзводом. Они были от деревни километрах в 3–4. У него нога так распухла, что он не мог ходить и нужна была постоянная перевязка. А мы здесь все равны. Кому идти? Старший л-нт Ушаков, высокий, стройный, грузин по национальности. По возрасту был старше всех нас. Рядом со мной стояла распряженная лошадь. Я на нее вскочил и поехал к тому человеку. Подъехал, доложил. Смотрю, а на фуражке у того человека генеральская кокарда. Он меня спросил: «Кто вы?», я ему опять доложил. Он мне: «Вы слезьте, старший лейтенант. Перед вами член государственного комитета обороны генерал-лейтенант Маленков. Вот что – приказываю занять здесь оборону и не пускать немца к Сталинграду. Отвечаете лично». Рядом с ним стоял майор и все записывал. Подошел к нам и сказал: «Учтите, с вами разговаривал член Государственного комитета обороны. Так что отвечаете лично». Сели в машину и уехали. Я доковылял до церкви все ждут меня и спрашивают: «Ну что?» Командир пулеметной роты л-нт Лебединский говорит: «А-а. Генеральская шутка». А Ушаков сказал: «Приказ. Есть приказ. Его надо выполнять».
