В те ранние годы «Голос Америки» пытался давать полную и непредвзятую картину жизни в Соединенных Штатах, не избегая и признания слабых мест и недостатков. Прямой критики или нападок на советскую систему не допускалось. Все-таки совсем недавно они были нашими союзниками. Но по мере усиления «холодной войны» «Голос Америки» стал платить той же монетой: передачи начали открыто и резко критиковать советскую систему и правительство.
Я проработала на «Голосе Америки» почти четыре года. Начала я с перевода новостей, потом стала писать очерки, а позже мне поручили вести американскую музыкальную программу о джазе. До того я мало знала о джазе, но теперь мне пришлось много читать и изучать его историю. Я старалась всегда представлять музыку в культурном контексте. Очень скоро мне стали делать замечания за «излишнюю серьезность», не требующуюся «диск-жокею»! Американское посольство в Москве жаловалось, что оно хочет танцевать, а не получать музыкальное образование. Я вернулась в отдел новостей.
Работа на «Голосе Америки» опять свела меня с русскоязычной общиной. Я встретила эмигрантов из Парижа, Берлина, Праги, многие были перебежчиками, или невозвращенцами, или беженцами от недавней войны, которые попали в немецкий плен и были освобождены союзниками. Это сообщество было раздираемо интригами и соперничеством.
Борис Николаевский, известный старый меньшевик, появлялся с текстом, в котором продолжал спорить с Лениным или каким-нибудь другим большевиком. Их споры, давние и уже почти всеми забытые, были еще свежи в его памяти. Его огромная фигура склонялась над столом редактора, он уговаривал принять текст как материал «первостепенный».
Владимир Мансветов, один из наших редакторов, эмигрант из Чехословакии, сын известного эсера, старался держаться с подчеркнутым цинизмом. Он с явным удовольствием смягчал страстные высказывания авторов, вычеркивал половину прилагательных и наставлял: «Не принимай все так близко к сердцу, дорогой! Зачем эмоции? Это всего-навсего пятиминутная передача об американском сельском хозяйстве».
Приходили безработные русские актеры пробоваться на дикторов. К отчаянию мистера Ракелло, они читали новости в лучших традициях Московского художественного театра. «Боже мой, — стонал он, — это же не Чехов! Вы читаете отчет Конгресса о дорожном строительстве!»
Кира Славина была поэтессой, она отказалась от лучшей авторской вакансии, потому что не хотела быть связанной сроками, и предпочла работу машинистки.
Александр Фрэнкли, эмигрант из Парижа, человек большой эрудиции, с безупречными манерами, был незаменим в кризисных ситуациях, возникающих в русском отделе. Миротворец, он успокаивал оскорбленные чувства и указывал, что интересы нашей страны, Америки, должны перевешивать наши мелкие ссоры.
К счастью, я оставалась в стороне от этих баталий: вне офиса у меня была американская семья, и моя жизнь очень отличалась от их эмигрантской жизни.
Все же благодаря знакомствам и встречам на «Голосе Америки» моя светская жизнь стала богаче и разнообразнее. К частым посещениям «Русской чайной» прибавились вечеринки в офисе и вечера у коллег дома, куда меня тоже приглашали. Иногда приглашали одну меня, без мужа, но я все равно соглашалась. Я прекрасно проводила там время и флиртовала с эффектными молодыми продюсерами, многие из которых подвизались актерами, радуясь хоть какой-то постоянной работе. Было так приятно... Никаких душераздирающих русских восклицаний типа: «Я не могу без тебя жить...» Какое облегчение! Ухаживавшие за мной американцы просто приятно проводили время, создавая себе и другим хорошее настроение.
В первый год деятельности русский отдел «Голоса Америки» пользовался повышенным вниманием американской прессы. У нас часто брали интервью и фотографировали для крупных газет и журналов. Моя фотография появилась на первой странице газеты «Нью-Йорк Геральд Три-бюн », в журнале «Нью-Йоркер » обо мне очень лестно отозвались, и мой портрет был помещен на обложке журнала «Патфайндер». Об этом журнале я раньше ничего не слышала, но, видимо, он имел довольно большую читательскую аудиторию, потому что я получила поздравительную телеграмму от государственного секретаря Дина Ачисона и предложение от одного из читателей «Патфайндера», двадцатишестилетнего фермера, выйти за него замуж. Он писал, что живет с матерью на собственной ферме, и спрашивал, не устала ли я от жизни в большом городе и не хочу ли насладиться тихой жизнью на его ферме в штате Айова. Всем очень понравилась эта история.
* * *
Я начала замечать, что такие люди, как фон Гроника и Уоссоны, начали обращаться со мной по-другому. Во мне видели уже не иммигрантку, пытающуюся куда-нибудь устроиться, а интересную и успешную женщину.
Скоро, однако, стало очевидно, что мой брак шатается. На радио у меня не было определенного расписания, иногда я работала вечером и даже ночью. Ребенка дома у нас больше не было, и мы были свободны в своем распорядке жизни. Когда я работала по ночам, Эйба дома тоже не было. Когда я спросила его, где он проводит ночи, он что-то уклончиво отвечал, а потом признался, что да, он «встречается» с какой-то женщиной, с которой познакомился на работе. Он заверил меня, что ничего серьезного между ними нет и что он по-прежнему меня любит.
Хотя большинство наших друзей продолжали считать нас счастливой супружеской парой, в наши отношения закралась странная неловкость. Натали жила в школе, мы остались вдвоем и вдруг обнаружили, что за семь лет, посвященных воспитанию ребенка, что-то исчезло. Мы изменились и теперь, став другими, не знали, как ликвидировать разрыв между нами. Эта неловкость пропадала, когда мы занимались любовью, но как только мы вылезали из постели, она возвращалась. В тот год мы часто устраивали званые вечера, и это бывало весело. С друзьями мы ездили в театр или в кино, и это тоже было весело. Невесело было оставаться наедине друг с другом.
Мне иногда кажется, что если бы мы могли увлечься каким-нибудь комическим или драматическим телевизионным сериалом, мы бы «выдержали бурю». Сегодня многие пары как раз этим и спасаются. Но, предоставленные сами себе, мы не смогли спасти свой утративший новизну брак. Мысль о разводе мне в голову не приходила, но я понимала, что, вероятно, пытаться и дальше стремиться к «супружескому согласию» бесполезно. Отложив всякие решения на «потом», я записалась на занятия йогой.
Эти занятия оказались курсом физической реабилитации, но помогло это и моему душевному состоянию. Я научилась сидеть на тазовых костях, ходить, двигая ногами от бедра, балансируя головой на верхушке позвоночника, держа туловище очень прямо. Это было очень интересно. Преподавательницей была немка, беженка из Берлина, хорошо образованная, тонкая и опытная женщина, которая изменила мою жизнь за первые же четыре или пять уроков. Она же порекомендовала мне своего психоаналитика. «Вас сдерживает что-то еще, кроме физического состояния», — сказала она мне, и была права.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
