– Ну, докладывай, дурак, как ты владыку убивал, - вдруг потребовал он.
– Убил по злобе души, - отвечал Устин. - И по сатанинскому наущению.
– Это понятно. А чем ты его убивал? Что у тебя в руках было? Палка?
– Палка, - тут же согласился Устин.
Вранье было таково, как если бы поперек Устинова лица нарисовались буквы «врет».
– Прелестно. Ты подошел к владыке и ударил его палкой так, чтобы сразу насмерть? Как тебе сие удалось?
Устин задумался.
– Я ткнул его, попал в лицо.
– Да, в щеку. Потом что было?
– Владыка упал.
– И его затоптали?
– Затоптали.
– И ты топтал?
– И я топтал.
Устин, очевидно, был готов соглашаться со всем, что было сейчас не в его пользу. А Архаров смотрел в его лицо и видел - сейчас Устин как будто учится спокойно отвечать на неизбежные вопросы. Спроси его, не стрелял ли он в митрополита, - статочно, ответит ровным голосом «стрелял».
– Врешь, - преспокойно заявил Архаров. - Врешь и не краснеешь. А коли я тебя спрошу - для чего ты его убил? Чем он тебе не угодил? Что ответишь, дурень?
– Он Богородицу обокрал.
– Подумай своей дурьей башкой - возможно ли обокрасть Богородицу, которая на небе? Может, он кого иного обокрал?
– Нет, Богородицу, - тупо повторил Устин.
– Врешь. Тут дело нечисто.
В дверцу кареты постучали. Архаров выглянул и увидел Левушку. Тот, невзирая на печальное событие, вовсю улыбался.
Архаров приоткрыл дверцу.
– Жениаль! - сказал ему Левушка. - Еропкин за твое здравие свечку ставит, Волков надулся, как индейский петух! Воображает, как граф про это про все государыне расскажет - как по его приказу ловко убийцу схватили! Этак его сиятельство и впрямь себе фавор вернет.
– Молчи, Тучков, - приказал Архаров. - Не убивал он, а на себя наговаривает.
Левушка удивился, но спорить не стал. Коли Архаров вдруг так заговорил, видать - неспроста.
Оставив дверцу полуприкрытой, Архаров так, чтобы слышал Левушка, обратился к Устину:
– А рубль ты куда девал?
– Какой рубль? - и лицо, и голос Устина ожили, вот теперь в них показалась настоящая тревога.
– Тот, что я тебе на пороге оставил. В конфектной бумажке.
– Не было рубля…
– Врешь.
– Не знаю, где тот рубль…
– А, может, кто-то другой забрался на двор и унес бумажку с рублем? - предположил Левушка.
Архаров задумался.
– Все равно мы до правды докопаемся не раньше, чем узнаем, что за рябая оклюга и что там за Герасим… Побудь тут, Левка, не уходи. Не хочу я ехать обратно с его сиятельством.
При скверном отношении Архарова к верховой езде отказ от места в карете был поступком умопомрачительным.
Но Левушка кивнул, словно так и надобно. Его лицо сделалось спокойным, деловитым - как у взрослого и опытного офицера. Левушка понял, что теперь розыск по делу об убийстве митрополита только начинается…
* * *
Сообразив, что среди дня вряд ли на чумном бастионе сыщется благосклонно настроенный мортус, Архаров решил, что следует привлечь к делу Шварца. Заплатить ему - немцы деньги любят. И пусть поможет распутать сей клубочек. Он запомнил местожительство Шварца - на Никольской в доме вдовы Волошиной. Но там его не оказалось - вдова крикнула в окошко, что жилец является затемно, имея свой ключ, а куда поплелся - того ей не докладывал.
В довершение неприятностей начался дождь. Он застал уже в Зарядье, неподалеку от чумного бастиона.
Спрятаться можно было лишь в храме - и Архаров с Левушкой, воспользовавшись отсутствием чересчур праведных старушек, не только сами взошли на крытую галерею храма Знамения Богоматери, служившую тут папертью, но и привязали внизу коней.
– То-то болото будет у бастиона, - сказал Левушка. - И так там топко, у коней копыта чавкают…
– И у тебя? - спросил погруженный в невеселые мысли Архаров.
Левушка рассмеялся.
– А ты думал - до того отъелся, что от твоей туши у лошади ноги на пядень в землю уходят? Уймись, Николаша, со мной то же самое. Как там еще мортусы на фурах проползут?
Архаров ничего не ответил. Он сидел на ступеньке, сгорбившись, укрытый епанчой, и совершенно не был похож на бравого гвардейца. Левушка даже чуть было не сравнил его с рыночной торговкой, которая, пережидая дождь, прикрывает подолом и краями платка свой выложенный впереди на перевернутом ящике товар - пучки зелени или даже домашнего плетения кружево.
– Проползут, - буркнул Архаров.
– Послушай, - сказал тогда Левушка. - Не может же быть, что этот Устин Петров совсем был ни при чем! Он кого-то выгораживает - как ты полагаешь?
– Он может выгораживать своего дружка Митьку только в одном случае - если не знает, что Митьку ножом прикололи, - подумав, отвечал Архаров. - Только тогда это имеет смысл. Иначе говоря, беря на себя вину в убийстве митрополита, он тем самым сообщает о своей невиновности в смерти того Митьки… знать бы еще, кто его к лавке привязал…
– Николаша, а что, коли отвести туда Шварца? Он же умеет розыск по убийству производить!
– Придется…
– Нет, он определенно в чем-то виновен! Иначе - как бы рубль, ему данный, оказался… оказался…
Левушка не мог изложить свою мысль словесно, однако Архаров его понял.
– За рябой оклюгой. Вот и мне бы хотелось знать, в чем он виновен. И какого рожна лезет в убийцы… Кого, кроме Митьки, он может выгораживать?…
Они толковали, вспоминая подробности, пока совсем не стемнело - а тогда понемногу потянулись к бастиону фуры. Их скрип был слышен издалека.
– Едем, - решил Архаров. - Не ночевать же тут.
Мортусы, кажется, даже не слишком удивились, увидев на воображаемой линии горжи бастиона две конные фигуры в огромных епанчах, закрывающих всадника - полностью, а коня - частично.
У них была морока с кострами - от сырости никак не хотели гореть и давать спасительный дым.
Архаров въехал на бастион, спешился, отдал поводья Левушке и преспокойно пошел туда, где, стоя на корточках и тихо переругиваясь, пытались уберечь едва разгоревшийся огонек огонь мортусы. Они не снимали своих страшных балахонов и колпаков - хоть такая защита от дождя.
– Бог в помощь, молодцы, - сказал он.
– Что-то ты к нам, талыгай, повадился, - ответил кто-то незримый.
– А то так седмай, бряйкой поделемаемся, - добавил глумливый голос.
Архаров сообразил - речь идет о каком-то вареве, поспевающем в котле под навесом.
– Федька где? - спросил он.
– На кой те?
– Спросить хочу.
– Опять про фабричных, что рымище за Яузой поддулили?
По гнусавому голосу Архаров признал Ваню.
– Нет, Иван - прости, не знаю прозвания, - а про иное. Где на Москве рябая оклюга?
Потрясенные мортусы несколько помолчали. Потом грянул хохот.
– Ну, талыгайко, распотешил! - воскликнул Ваня. - Да ты никак в мазурики податься решил?
– Клевым мазом будет!
– Хило тебе, талыгай, в ховряках, решил к шурам прибиться?
– Какая те Москва? Не Москва - а Ботуса!
Архаров выслушал все эти речи, понимая, что нужно дать мужикам выкричаться.
Наконец установилось молчание - шутки иссякли, а давать повод к новым Архаров не собирался.
– Так на что тебе рябая оклюга? - спросил Ваня. - Девки там, что ли, дают не за пятак, а за так?
Кто-то тихонько засмеялся, но не менее дюжины мортусов - и те, что с самого начала возились с костром, и те, что подтянулись из темноты, - молча ждали ответа.
– Я уж всем говорил, вдругорядь повторю - ищу, кто убил владыку Амвросия. Верные люди сказали - тот, кто знает, проживает за рябой оклюгой.
– Соврали тебе верные люди! - обрадовал его голос, более или менее знакомый, но не Федькин. - За рябой оклюгой иные оклюги скопом, а при них - кладбища. Вот разве ухленник тебе надобен…
– Откапывать будешь, талыгайко? - скволь общий смех осведомился басовитый голос, опять же знакомый. - Лопаткой одолжить? Мы-то все закапываем, а ты - откапывать?…
– Ладно тебе, Тимоша, - вот этот звонкий молодой голос уже был точно Федькин. - Демка, растолкуй, что там за рябая оклюга.
– Верши, Федя… - со смутной угрозой предупредил Ваня.
– Да и бас верши, - огрызнулся Федька.
Вышел мортус, встал перед Архаровым и заговорил, не снимая черного колпака.
– Церковь на Красной площади знаешь? - спросил Демка. - О восьми куполах, и всяк на свой лад, и размалеваны - в глазах от них рябит? Ну так то она и есть. А за ней - уж не знаю, сколько церквушек. И при каждой - кладбище. И все - на спуске к реке.
– Покровский собор, - сказал кто-то.
– Благодарствую, - отвечал Архаров. - Простите, что без гостинца, вот вам на приварок.
Он достал из кармана кошелек, вынул несколько монет - и, не глядя, протянул руку.
Он полагал, что деньги возьмет Федька или же тот из мортусов, что рассказал про рябую оклюгу. Но вперед выдвинулся Ваня, коего Архаров уже как-то приспособился опознавать, и раскрыл грязную ладонь.
Что-то было в этом движении, подкупившее Архарова. Словно бы мортус - явно каторжник, колодник с вырванными неведомо за какие подвиги ноздрями, - показывал всем, что у него с диковинным талыгаем свои отношения, и таким образом вроде становился в глазах всего бастионного общества на какую-то иную ступеньку. Может, он тут считался старшим, вожаком артели, к которому сбегались в лапу все доходы. Опять же, никто бы не посмел назвать этого здоровенного и грозного Ваню подлипалой - а вот Федьку, скорее всего, назвали бы, и Ваня это знал.
