ширмы и направляюсь к ним.
19. Осмотрен, опечатан, доставлен. Я твой
Я подлетаю к столу и оказываюсь за спиной у Рыжего, но Лида пока неплохо справляется и без меня.
— Не побоишься? — спрашивает она с улыбкой и широко открывает рот, сверкая белым перламутром аккуратных красивых зубов.
Не готовый к такой реакции, Рыжий зависает, соображая, как на это реагировать. А она, тем временем, берёт его левую руку и с обворожительной улыбкой подносит к своему рту. Лида отгибает его средний палец и берёт его в рот, но лишь затем, чтобы в тот же миг с силой сомкнуть челюсти.
Она тут же выпускает надкушенный палец и повторяет вопрос:
— Не побоишься вложить мне в рот самое дорогое, что у тебя есть?
Рыжий орёт и автоматически замахивается правой рукой. Правда, ударить он не успевает, потому что я стою сзади и ловлю его руку. Я резко разворачиваю его к себе лицом и едва сдерживаюсь, чтобы не врезать головой в нос. Вот же тупорылая скотина. Ну почему ты такой идиот? Ну как же ты не поймёшь, что нельзя так делать?
— Отойдём, — предлагаю я, но он не может мне ответить, потому что, как в мультиках, когда кто-нибудь глотает динамитную шашку и та взрывается внутри, он не может удержать в себе боль, досаду, недоумение и жгучую обиду.
Он начинает гудеть, как паровоз или даже огромный атомный ледокол «Ленин». Когда же трубное гудение превращается в вой, я беру его за шиворот и утаскиваю за ширму..
— Прошу прощения, — киваю я Лиде, прополаскивающей рот «Боржоми». — Молодой человек больше не будет.
Рыжий храпит, как конь и стонет, а его палец на глазах превращается в бордовый шар. Хоть сейчас на ёлку вешай.
— В больничку бы надо, — качаю я головой. — Не то ампутировать придётся. По самую шею. Криворукий ты какой-то.
Не могу отказать себе в удовольствии потроллить этого придурка, впрочем, сейчас он, всё равно, не понимает смысла сказанного. Он лишь хрипит и повизгивает.
— Слышь, Бро, ты чё творишь-то? — вскакивает Каха.
— Ошибочка, — усмехаюсь я. — Мне даже делать ничего не пришлось.
— Это она что ли? Та баба?
— Это твой дружбан. Свинья везде грязь найдёт, а Рыжий приключения на свой зад. Не удивлюсь, если такими темпами он вообще к лету без пальцев останется. Но, как известно, ума нет, сбоку не пришьёшь. Народная мудрость. Ладно, бывайте, не скучайте здесь. Завтра приду за бабками.
Я застёгиваю куртку и собираюсь выходить, но в этот момент к нам подходит Альберт.
— Это что за беспредел? Каха, твой партнёр ведёт себя, как в дешёвом трактире. Больше его здесь быть не должно. Он мне всех клиентов распугает. Если ещё хоть раз что-то подобное произойдёт, ты здесь тоже не останешься.
— Алик, — кривится Каха. — Ну чё ты наезжаешь? Чё ты строишь из себя? Твои клиенты вон людей кусают, а ты мне тут претензии предъявляешь. Короче…
— Во-первых, — перебивает его внешне спокойный Альберт, — для тебя я не Алик. Назовёшь меня так ещё раз и я тебе стакан в пасть вобью. Уяснил? Во-вторых, за свои слова и поступки я всегда отвечаю, но не перед такой дешёвкой, как ты. Заруби себе на носу, баклан.
Не интересуясь ответом Кахи, Альберт поворачивается ко мне:
— Ты мне шушеру эту привёл, значит ты и расплатишься, причём в прямом смысле. Доступно объясняю? Если ещё раз повторится, минимально три штуки тебе будет стоить.
Сказав это, он возвращается за стойку. Каха стоит, как оплёванный, и я не могу удержаться, чтобы не добавить своих пять копеек.
— Мля, ну вы реально пацаны недалёкие, мягко выражаясь. Вас привели в палаты каменные, а вы тут же гадить начали. Причём сразу на ковёр.
Рыжий стонет и извивается на стуле.
— Хорош ныть, — говорю я, — Херачь в травму. Жалко только, что там бесплатно, иначе тебе, как постоянному клиенту была бы положена скидка.
На следующий день я встречаюсь с Большаком. Сегодня он ездил на мясокомбинат переговорить с директором.
— Денис Урусов, — рассказывает он, — нормальный мужик, толковый, хоть и молодой. Они сейчас новую линию монтируют, скоро запускать будут. Оборудование получили из ГДР. И наладчики оттуда приехали, сейчас к запуску готовятся.
— О, будут настоящие немецкие колбаски делать? Йа-йа, зер гут?
— Ну, — улыбается Платоныч, — колбасы наши будут, привычные, просто производительность улучшится.
— А старую линию куда? На лом?
— Вот то-то и оно. Пока на складе будет стоять законсервированное.
— Ты, дядя Юра, поэтому туда ездил?
— Да, — кивает он. — Поэтому. Что думаешь, если мы расширим производство?
— А Урусов этот отдаст старое оборудование?
— Сказал, что отдаст.
— Почему? Или продаст, а не отдаст?
— Отдаст за деньги.
— Понятно, — киваю я. — И сколько он хочет этих денег?
— Пятьдесят.
— Пятьдесят тысяч? Не так уж и много, да? А кто налаживать будет?
— Его работяги.
— А где разместить?
— Есть варианты. Можно там же, в Атаманке. Место есть. Там у наладчиков вопросов не будет. А можно на ЗХВ. Там тоже есть помещение пустующее и вход только по пропускам, кто попало не войдёт.
— На первый взгляд, в Атаманке проще. А по деньгам?
— Точно пока не могу сказать.
— По персоналу тоже, — размышляю я. — Если расширять имеющееся производство, персонал придётся увеличивать незначительно, а новый цех потребует полностью новый штат. Но, с другой стороны, зато не кладём все яйца в одну корзину.
— Вот именно, — соглашается Большак. — Тем более, в Атаманке производство не наше, а деньги вкладывать нам.
— А это, может быть, даже и неплохо, что не наше. Пожалуй, мне больше нравится Атаманка. Там профильное производство, а здесь химзавод. Достаточно одного какого-нибудь шального проверяющего и привет. А на мясокомбинате можно производить дополнительные объёмы?
— Можно, конечно, только он их без нас производит.
— А сбывает через Игорёшу?
— Скорее всего.
— Мутный он тип, Игорёша ваш. Не нравится мне.
— Да он никому не нравится, — хмыкает Большак.
— Надо его заменить попробовать… И вообще, хорошо бы научиться магазины втёмную использовать, чтоб от директоров не зависеть.
— Ну а как? Пришлось бы всё через кассу переводить. А магазины у нас не частные лавочки, не забывай. Вырученными деньгами они не распоряжаются. У нас определённой автономией пользуется потребкооперация, но там покупателей кот наплакал да и денег у селян мало.
— Социализм, — вдруг приходит мне в голову замечательная мысль, — это Госплан, помноженный на искусственный интеллект.
— Про искусственный интеллект я не понимаю, — говорит Платоныч. — Это ты мне потом как-нибудь расскажешь.
Расскажу, если сумею. А идея-то отличная.
— А вот ещё неплохо было бы, — замечаю я, —
