Хотя, если поковыряться как следует, многовато у Архипа Архатова было денег для ученого служителя. Многовато… Не шибко, не через край, формально придраться так вот с налету с повороту – не к чему. Но как-то многовато…
А когда Сусанин, собравшись наконец с силами для новой жизни, принялся за создание «Тысячи лет здоровья» и – это-то уж точно не без помощи Джимбы (Баг, в ярости решивший дойти наконец до полной ясности и вдохновенно взломавший за полчаса три запароленных базы данных, выяснил происхождение безымянной дарственной доподлинно и окончательно) – вскоре открыл воистину замечательную лечебницу, тогда…
Тогда Козюлькин-Архатов немедленно сделался у него «старшим кусальных дел мастером пиявочного отделения» – так называлась эта должность («Чуешь, еч?» – спросил Баг Богдана. «Чую», – отвечал тот. «Что ты чуешь?» – «Пиявок я чую»), с собственным домом в Москитово – старой, но просторной, надежной постройкой в двадцати минутах неспешной ходьбы пешком вдоль залива от лечебницы. Баг, вызвав на дисплей карту поселка, повертел ее в проекциях и хмыкнул:
– Ста шагов я сегодня до нее не дошел. – Помолчал и добавил: – Ну а если б дошел? Дом как дом…
И в этот момент в кармане Богдана призывно запел телефон.
– Кто бы это? – встревоженно пробормотал Богдан, выхватывая трубку. Обстановка была такая, что он ждал нынче только плохих вестей. – Слушаю! И облегченно вздохнул: в трубке зазвучал чуть сипловатый, бодрый голос Раби Нилыча.
– Шалом, Богдан! Как ты? Как дела?
– Идут дела, Раби Нилыч, – стараясь тоже принять бодряческий тон, ответствовал Богдан и сделал жене и другу успокоительный жест: мол, ничего страшного, порядок. – Я уж подробностями вас не хочу допекать, но, как вы всегда говорите на разборах, проделана большая работа.
– Это отлично. Я бы, честно сказать, и подробности послушал… но не по телефону же.
– Вот заеду в ближайшие дни…
– Это можно. Заезжай, как домой, тебе тут всегда рады, Богдан. Знаешь, а ты ведь как в воду глядел.
– Что такое?
– Мне нынче пиявок на затылок ставили. Двух, судя по ощущению… так-то я их не видал, лежал подремывал себе на пузе…
Богдан обмер.
– Ну и как? – после короткой заминки спросил он в трубку, изо всех сил стараясь, чтобы голос его не выдал и звучал как всегда.
– А что? Отлично. – Раби Нилыч, похоже, был доволен.
– И кто же ставил?
– Какая разница? – Вопрос Богдана, похоже, Раби Нилыча слегка удивил. – Милбрат какой-то. Душевный вполне, аккуратный…
Богдан перевел дух.
– Чем сейчас думаете заняться? Час уж поздний…
– Да, скоро рухну. Газетки вот только просмотрю…
– А что вам с тех газеток, Раби Нилыч? Вы ж на отдыхе! – Богдан как умел пытался оградить начальника и старого друга от переживаний, при которых, ежели Раби и впрямь оказался опиявлен, могли бы возникнуть лютые противуречия личных убеждений еча Рабиновича и наговаривания, коим, по нынешним соображениям следователей, была чревата всякая затылочная постановка пиявок.
Но то было не в его силах.
– На отдыхе, да не в могиле! – засмеялся Раби Нилыч. – Ты уж меня в дуцзи[52] не записывай!
Это тоже было верно. Но…
– А хотите, я к вам прямо нынче приеду?
Чувствовалось, что Раби слегка опешил.
– Ну, я тебя видеть рад буду… да и Рива… Но ведь, Богдан, дело уж к ночи… Давай завтра.
– Спасибо, попробую завтра, – безжизненно сказал Богдан. Раби, не чувствуя его состояния, засмеялся сызнова.
– Ну пробуй, пробуй, – ответил он. – Бывай, драг еч!
И отключился.
Богдан несколько мгновений стоял истукан истуканом; потом спрятал трубку, лишь с третьего раза попав рукой в карман.
Жанна и Баг вопросительно глядели на него. У Богдана даже губы стали белыми. И сухими, как саксаул. Он попытался облизнуть их – и едва не поцарапал язык.
– Есть вероятность, что сегодня обработали пиявками Раби, – сказал он очень спокойно. Жанна прижала ладони к щекам.
«Тридцать три!.. » – едва слышно пробормотал Баг; и уж кого именно, Богдан не разобрал.
Он глубоко вздохнул, стараясь успокоиться.
– Ну, Баг, – произнес он и даже попытался улыбнуться. – Как мы завтра?
Лицо Бага, напротив, сделалось каменным, брови насупились. Внутренне он уже был в бою.
– Завтра мы – хорошо, – процедил он сквозь зубы.
Храм Света Будды,
22-й день восьмого месяца, вторница,
поздний вечер
Баг подъехал к Храму Света Будды за десять минут до часа вечерней медитации; все его существо, истомленное хлопотной суетой дня, настоятельно требовало общения с духовным наставником для обретения сил на завтра, а завтра обещало быть не менее напряженным: ечи решили с раннего утра, а именно с восьмым ударом колокола на Часовой башне, на двух повозках – цзипучэ и «хиусе» – отправиться в Москитово.
Ввиду сложности и запутанности дела – да и что греха таить: изрядной щекотливости его – непосвященных договорились не брать. Разобраться с лечебницей «Тысяча лет здоровья» и ее главлекарем, задать ему и иным служащим ряд, быть может, нелицеприятных, но решительных вопросов должны были исключительно сами Баг, Богдан и Судья Ди – куда же его девать, тем более что кот был посвящен в обстоятельства пиявочного дела по самый, если так можно выразиться, хвост. К тому ж Баг втайне надеялся, что Судья Ди, оказавшись в «Тысяче лет», покажет им путь к розовым пиявкам, если таковые и впрямь обитают где-то на территории лечебницы. Ведь откуда-то он притащил банку с искусственным монстром? Богдану, правда, Баг ничего такого не сказал: опасался, что друг будет смеяться. Ну а в случае возникновения какого-либо противудействия или, упаси Будда, сопротивления, тем паче вооруженного, Судья Ди, как уже убедился Баг, мог оказаться совершенно незаменимым.
Привлекать же рядовых вэйбинов к действию, в результате коего ненароком могла выплыть на свет Божий опиявленность некоторых соборных бояр, никак не следовало. Положение кошмарное: они и не виноваты ни в чем, опиявленные-то, и в то же время доверять им – нельзя, полагаться на них – невозможно… А если, согласно картотекам лечебницы, вдруг окажется, что за год ее работы в ней успели поправить свое здоровье и отдохнуть, скажем, все бояре Гласного Собора? Или хотя бы половина? Это же… волосы дыбом! Государственный кризис! Слава Гуаньинь милосердной, хоть князь там не лечился пока, иначе бойкая и дело свое вполне знающая Катарина обязательно упомянула бы о таком обстоятельстве в своей передаче. А если бы?
Тревожно… ох, тревожно.
Вдобавок полчаса назад Баг поговорил по телефону со Стасей: голос девушки звучал бодро и весело, но Багу – может, по мнительности, а может, и просто от усталости – послышались в нем хорошо скрытые обиженные нотки. На душе стало еще неспокойнее, Стасю обижать он никак не хотел, никак. Стася – это… Да.
Вечер обнял Александрию – уже зажглись фонари. Окруженный высокой стеной, Храм Света Будды величественно возвышался над соседними невысокими домами, искусно подсвеченный снизу неяркими, но многочисленными светильниками.
Баг остановил цзипучэ поодаль, у ровной полосы аккуратно стриженных кустов, вторым кольцом опоясывавших храм, и некоторое время, глядя на величаво плывущую во мраке светлую громаду, сидел за рулем бездумно: читал про себя «Алмазную сутру» и изгонял из души суетные земные чувства и волнения уходящего дня. Он успокоил дыхание, очистил мысли; постепенно умиротворяющий покой снизошел на него. Баг был готов.
Он положил меч на заднее сиденье, рядом со свернувшимся в клубок Судьей Ди – кот шевельнул ухом; потом открыл дверцу и вышел из повозки. Вдохнул сладкий вечерний воздух полной грудью. И направился к открытой калитке во вратах.
– Драгоценный преждерожденный Лобо! – услышал он тут тихий, почтительный зов сзади.
Обернулся.
Из тени ближайших кустов вышел на свет сюцай Елюй – в темном, аккуратном халате, укороченной шапке с простой нефритовой шпилькой; лицо строгое, одухотворенное.
– Сюцай! – слегка удивился Баг. – Как вы здесь?
– Я хотел просить драгоценного преждерожденного Лобо о милости, – приближаясь с низким поклоном, молвил Елюй.
– Быть может, это подождет до завтра?
– О да, драгоценный преждерожденный Лобо, это могло бы подождать до завтра, и если то, о чем я хочу осмелиться просить, обременительно, я немедленно вас покину! – Елюй смотрел на Бага умоляюще, и тот смягчился.
– Хорошо, говорите. Но только, если возможно, – короче. Извините, меня ждут. – Баг кивнул на храм.
– Я и хотел просить об этом… – Сюцай снова, прижав руки к груди, поклонился. – Я хотел просить драгоценного преждерожденного замолвить за меня слово, дабы и мне было позволено посещать этот храм.
