Дверь открылась. Полноватая дамочка с круглым лицом подозрительно осмотрела меня с ног до головы. Я несколько удивился и даже не сразу ее узнал. Машка же! Первая жена дядьки Егора! Хваткая дамочка, которая после смерти бабушки отжала ее квартиру, а через год развелась с дядькой, и так в ней и осталась жить. А он сам съехал сначала в рабочее общежитие, а потом...
— Вы кто? — резко спросила она. — Чего надо?
— Добрый вечер, — вежливо кивнул я. — Меня зовут Иван, я хотел узнать, как здоровье Натальи Ивановны.
— Нормальное у нее здоровье, — напряженно прищурилась Машка. Терпеть ее не мог. И вообще не понимал, как мой веселый и классный дядька умудрился жениться на такой противной тетке. И еще ведь ухаживал за ней целый год, а она носом крутила. Хотя нос был так себе, картошкой... — Все? Или еще что-нибудь?
— Я хотел бы с ней поговорить, — все еще вежливо сказал я.
— Нечего разговаривать, доктор не велел! — отрезала Машка и собралась хлопнуть дверью.
— Ну уж нет, дамочка! — не выдержал я, успев подставить ногу. — Я точно знаю, что доктор как раз велел совершенно другое!
— Да что вы себе тут позволяете?! — заверещала Машка. — Я сейчас милицию позову!
— Валяйте, зовите! — я навалился на дверь и отодвинул мерзкую тетку от входа. В детстве я этого сделать не мог, зато сейчас ее веса, хоть и внушительного, явно недостаточно, чтобы меня остановить.
— Караул! — заорала она так, что у меня барабанные перепонки зазвенели. — Грабят!
— Что там за шум ты опять устроила?! — в коридор выскочила моя бабушка. В красном халате с множеством оборочек и с бигуди на голове. — Ваня! Чего она опять орет? Чего орешь, кто тебя грабит, овца тупая?
— Вы уже совсем, да? — Машка покрутила пальцем у виска. — Ах да, вы же психическая...
— Собрала манатки и уматывай из моего дома! — заявила бабушка и уперла руки в бока. — И сына моего в покое оставь, нормальную девку ему найдем, а не тебя, хабалка трамвайная!
— Никуда я не пойду! — Машка тоже уперла руки в бока и надвинулась на бабушку. Она была по меньшей мере вдвое больше изящной Натальи Ивановны. Хотя говорила ее голосом сейчас явно Елизавета Андреевна. Стиль общения у них был похож, но лексикон отличался. — А вы вернитесь лучше в постель, вам покой нужен.
— И где тут покой, когда ты орешь, как резаная? — бабушка скривила презрительную гримасу. — Менты еще сейчас прибегут, вот будет счастья полные штаны тоже. Чай лучше поставь, хозяюшка недоделанная!
— А чего вы мне указываете вообще?! — закусилась Машка. — Вы вообще сумасшедшая, вас Егор из психушки привез!
— Егор — святой человек, раз с тобой живет, — фыркнула бабушка. — Твоей едой только тараканов травить, а от характера он того и гляди сам в психушку сбежит. Там спокойнее.
— Ах вот вы... Да как вы... — Машка задохнулась от возмущения и принялась торопливо одеваться. Молния на сапоге еле сходилась на ее толстой белой икре, она нетерпеливо дернула язычок, прищемила кожу, зашипела. Натянула пальто с песцовым воротником. Схватила с полки мохнатую шапку. — Вот пусть этот ваш Иван с вами и нянчится! А у меня своих дел хватает!
Она оттолкнула меня с дороги, выскочила за дверь и грохнула ей так, что с потолка посыпалась штукатурка.
Да уж, дядьке Егору сегодня грозит незабываемый вечер... Сейчас Машка прибежит домой и устроит ему скандал до небес, что он, такой-сякой, заставляет его сидеть со своей психической мамашкой. А может теперь они разведутся пораньше?
— Уф... — бабушка уронила руки, устало ссутулилась и привалилась к косяку. — Как она надоела мне за сегодня, ты бы только знал! Кстати, ты выпить мне ничего не принес?
Глава двадцать шестая. Концерт для парторга с оркестром
Странное это было ощущение — сидеть пить чай со своей бабушкой в день ее похорон. Все в ее квартире было до боли знакомым. Сухо стучащие шторы из бусин, вышивка на покрывале, чашечки из тонкого, почти прозрачного фарфора... Все нормальные люди такие сервизы ставили за стекло в сервант и доставали только по большим праздникам, а чай пили из кружек попроще, но только не моя бабушка. Она всегда хотела, чтобы ее окружали только красивые предметы.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Манеры Елизаветы Андреевны, конечно, несколько отличались от Натальи Ивановны, но чай из фарфора ее пить тоже не смущало. Она много болтала, но в основном ни о чем. Освоилась, пришла в себя. Как будто до нее дошло, что лучше быть живой в восемьдесят первом, чем коченеющим трупом в девяносто восьмом. Она пыталась сгонять меня в магазин за выпивкой, но я убедил ее, что идея так себе. Что, мол, если придет Егор и застанет ее пьяной, то вполне может пожалеть о своем решении и вернуть ее обратно, в крепкие объятия психиатрической лечебницы.
За время нашего общения я сделал парочку выводов. Во-первых, эта Елизавета — не особенно приятный человек, и во-вторых, что ее нежелательно оставлять одну. Дата похорон, усилиями меня и Жана была отложена, но не очень понятно, на какой срок. Вполне могло оказаться, что если я сейчас уйду, то вместо того, чтобы лечь спать, вздорная дамочка отправится искать на свою пятую точку приключений. И где-нибудь на зимней улице ей проломят череп. Так что я сидел и слушал ее болтовню и даже поддерживал разговор. Пытался понять, что за цель ее могла забросить сюда, в прошлое. Но не складывалось.
Спать она меня уложила на диване. Знакомом, опять же, от и до. Я помнил все его неровности и даже коварно торчащую пружину в одном месте. Она что-то еще там возилась на кухне, а я, как и в детстве, «смотрел ковер». Водил пальцем по его узорам и представлял... Даже не знаю, что. Чудовищ? Сказочный мультик?
Я провалился в сон как-то неожиданно. Только что сна не было ни в одном глазу, я прислушивался к шумящей на кухне воде и тихонько звякающей посуде. Свет пробивался через стеклянное окно на кухонной двери и падал на ковер над диваном.
И вот вдруг все звуки смолкли, убаюкивающе-знакомая смесь запахов ощущаться перестала, а сам я оказался притянутым к неудобному жесткому креслу. В той самой комнате за стеклом, которая сначала меня как будто преследовала, а потом исчезла.
Как и в прошлые разы за стеклом стоял мужчина в белом халате. В этот раз он был полноватый, благообразный и в толстых роговых очках. Только вот ассистента за пультом не было. Доктор склонился к микрофону и что-то в него сказал.
Но из динамика раздались только шипение и помехи.
— Ничего не понял, — сказал я вслух.
— ...отвечать на мои вопросы? — пробился искаженный голос сквозь помехи.
— А вы на мои? — спросил я.
— ...выбора... ависит ваша... удьба... — на холеном лице доктора отразилось раздражение.
— Раз судьба зависит, может быть неплохо бы настроить микрофон? — иронично усмехнулся я.
Доктор сел в кресло за пульт. Теперь мне было видно только половину его лица в очках. Из динамиков раздался визг, шуршание, неразборчивый шепот, как из радиоприемника, когда крутишь ручку настройки. Потом звуки сменились тихим гудением.
— Вы хорошо меня слышите? — снова раздася голос доктора. Теперь уже отчетливый и чистый. Чем-то похожий на голос нашего парторга. Дикторскими интонациями, видимо.
— Теперь да, — я попытался кивнуть, но почувствовал давление ремня на лоб. Пошевелиться я не мог.
— Что вы видите на этой карточке? — спросил доктор, поднимая над головой картонку с красным расплывчатым пятном. Как будто клякса... Красная на белом. Голову заломило. Я уже видел пятно такой формы. Боковым зрением. Будто я лежу на боку, а оно расплывается, заполняя вот эти самые границы. Кровь на бетоне... Или кровь на снегу? Два падения слились в одно. Ломающееся с лязгом металлические перекрытия и бешено проносящиеся мимо темные и светящиеся окна девятиэтажки.
Красное на белом.
Потом видение исчезло. Пятно на карточке сменило очертания. Оно стало все меньше походить на кляксу. И все больше — на красное платье.
— А теперь что вы видите? — раздался из динамиков голос доктора и он повернул карточку. Красное пятно начало исчезать. Будто краска вытекала куда-то. На карточке проступили контуры женской фигуры. Из красного остался только крохотный купальник.