русский род, гвардейцы, участники многих войн за Отечество. – Глаза Степанова сузились, впиваясь.
– В том числе Гражданской войны, – усмехнулся Лучников.
– Да-да, в том числе и Гражданской… – очень уважительно произнес Степанов. – Что ж, это естественно, куда пошло войско, туда пошли и они. А вы, случайно, не родственник тем, островным, Лучниковым? Этот род там процветает – один, кажется, «думец», другой – владелец газеты… Да вы не подумайте, что вас за язык тянут. Виталий меня знает, я не из тех… Лично я только бы гордился таким родством.
Лучников и Гангут переглянулись.
Степанов сидел впереди, повернувшись всем лицом к ним, внимательно их наблюдая, покровительственно и дружественно улыбаясь – два больших желтых зуба виднелись из-под усов. Шофер совершенно неопределенной внешности и телефон в машине неопределенного назначения. «Вот так славянофилишки», – подумал Гангут.
– Андрей как раз и есть тот самый владелец газеты с Острова, – проговорил он.
Тренированный шофер только головой дернул, зато у Олега Степанова глаза выкатились и лицо стало заливаться выражением такого неподдельного счастья, какое, наверное, у крошки Аладдина появилось при входе в пещеру.
С этого момента ЧП стало принимать все более волнующие формы. Вначале они прибыли туда, куда ехали, на завтрак в квартиру, где ждали «русского режиссера» Гангута. Однако через минуту в квартире, где был завтрак этот накрыт, воцарилась немыслимая суматоха – масштабы менялись, завтрак теперь готовился уже в честь огромной персоны Лучникова, творца Идеи Общей Судьбы, о которой московская националистическая среда была, естественно, весьма наслышана. Тут уже попахивало, братцы мои, историей, ее дыханием, зернистой икрой попахивало, товарищи. Завтрак теперь оказался не основным событием, а как бы промежуточным, да и участники завтрака, в том числе и сама всемогущая «птаха» Дмитрий Валентинович, плюгавенький типчик почему-то со значком журнала «Крокодил» в петлице, тоже оказались как бы промежуточными, о чем весьма убедительными интонациями давал понять почетному гостю Олег Степанов.
Телефон звонил непрерывно, в передней толпились какие-то люди, гудели возбужденные голоса. Готовился переезд с завтрака на обед в более высокие сферы.
Обед состоялся действительно очень высоко, над крышами старой Москвы, в зале, которую, конечно, называли трапезной, с иконами в богатых окладах и с иконоподобной портретной живописью Глазунова. Тут были уже и блины с икрой, и расстегаи с вязигой, и поросята с гречневой кашей, как будто на дворе стоял не зрелый социализм, а самый расцвет российской купли-продажи. За столом было не более двадцати лиц, из утренней компании удостоились присутствовать только Дмитрий Валентинович и Олег Степанов, они и вели себя здесь как младшие. Остальные представлялись по имени-отчеству – Иван Ильич, Илья Иваныч, Федор Васильевич, Василий Федорович, был даже один Арон Израилевич и Фаттах Гайнулович, которые как бы демонстрировали своим присутствием широту взглядов по части нацменьшинств.
– Всем народам на нашей земле мы дадим, Андрей Арсеньевич, то, в чем они нуждаются, – мягко, спокойно говорил Илья Иваныч, вроде бы самый здесь весомый. Говорил так, как будто не все еще дано народам, как будто не наслаждаются народы уже шесть десятков лет всем самым необходимым. – Но прежде, Андрей Арсеньич, получит нужное ему основной наш народ, многострадальный русак – и это мы полагаем справедливым.
Все были, что называется, «в соку», от пятидесяти до шестидесяти, о должностях, официально занимаемых, никто не говорил, но по манерам, по взглядцам, по интонациям и так было ясно, что должности твердые.
Поднимались тосты за верность. Все тосты были за верность. За верность земле, за верность народу, флагу, долгу, за верность другу. Федор Васильевич предложил тост за русских людей за рубежом, сохранивших верность истории. Все встали и чокнулись с Лучниковым.
Один лишь Гангут притворился пьяным и не встал, но этого снисходительно не заметили – что возьмешь с отвлеченного артиста.
Гангут между тем то и дело бросал другу красноречивые взгляды – пора, мол, линять. Лучников же и не думал линять. Нежданно-негаданно он попал в сердцевину московского «Русского клуба», а упускать такие возможности журналисту уже никак нельзя. К тому же и связь тут с делом его жизни самая что ни на есть прямая. Кто же союзники для ИОСа, если не эти патриоты? И никакие они не юдофобы, не шовинисты, вот, пожалуйста, и Арон Израилевич, и Фаттах Гайнулович за столом. Да и концепция русского народа как жертвы в значительной степени близка ИОСу, и, если начать разговор в открытую, если, принюхавшись, мы поведем впрямую разговор о воссоединении, о новой жизни единой России…
Между тем ЧП отнюдь не затихало, а, напротив, развивалось все шире. Лучников не слышал, как в отдаленных комнатах надмосковских апартаментов велись телефонные переговоры, и все по его душу.
ЧП, естественно, не обошло и того учреждения, где существовал специальный «лучниковский» сектор во главе с полковником Сергеевым. Собственно говоря, именно на это учреждение и вышел скромняга-крокодилец Дмитрий Валентинович, именно оттуда и приехала машина с антенной на крыше, оттуда и начальник штаба дружины получал соответствующие распоряжения – как же иначе, откуда же еще?
Конечно, и в этом учреждении началась суматоха, когда выяснилось, что один из двух типов, задержанных дурачками-комсомольцами и освобожденных, честно говоря, просто по самому обыкновенному блату, оказался такой важной зарубежной птицей.
Пикантность заключалась, однако, в том, что тот отдел учреждения, где началась суматоха, никак не соприкасался с сектором полковника Сергеева, хотя и располагался с ним на одном этаже, в одном коридоре и даже дверьми напротив.
Весь текущий рабочий день сектор Сергеева в полном уже отчаянии метался по Москве и окрестностям, пытаясь нащупать хоть малейшие следы пропавшего «белогвардейца» и трепеща в ожидании очередного звонка от Марлена Михайловича Кузенкова, в то время как в комнатах напротив солидный штат другого сектора смежного отдела деятельно «вел» искомую персону от завтрака к обеду и далее, фиксируя буквально все ее движения, фазы, взгляды и, конечно, подсчитывая количество выпитых рюмок.
Что поделаешь, такие случаются огрехи в современных высокоразвитых структурах при разделении специализации труда.
В один момент, правда, возникла возможность коммуникации, когда во время обеденного перерыва машинистка сергеевского сектора села за один стол с секретаршей соседнего отдела. У нас сегодня все с ума посходили, сказала машинистка. И у нас сегодня все с ума посходили, сказала секретарша. Сигнальные огни в бушующем море сблизились. Где бы мне купить моющиеся обои, сказала машинистка. Сигнальные огни разошлись.
Вечерело. Горели над Москвой кресты реставрированных церквей. Обед угасал и переходил в другую фазу – в поездку куда-то «на лоно». Нет-нет, мы вас так не отпустим, дорогой Андрей Арсеньевич, может, на Острове вы малость и заразились англичанством, но в метрополии русское гостеприимство-то живо,
