измученным душам, звездные ветры поют диковинные песни, а на земле царит покой.
Тимур волнуется, кажется, он что-то подозревает. Но вот что? Героин или… другое? Думаю, героин. Надо признаться, пусть займется моим спасением, тогда все остальное спишется на неуравновешенный характер записной наркоманки.
Тимур, Тимур, зачем ты со мною связался? Я — плохая девчонка, которая боится собственного отражения.
Ника
Он сел рядом, чем несказанно смутил меня. Возникла даже мысль пересесть в кресло, но это выглядело бы позорным бегством, а бегать я не собиралась. Смешно, но Салаватов — единственная положительная величина в окружавшем меня мире. Стоит ему отойти, и все летит кувырком.
От Тимура пахнет мятой, сигаретами и еще хорошей туалетной водой. В этот запах хочется окунуться головой, а еще лучше — спрятаться, словно в облако.
— Ника, — Тимур старательно отводит взгляд, так врачи разговаривают со смертельно больными, я напряглась. — Ника, завтра мы пойдем к врачу.
— Какому?
Нужды спрашивать не было, я уже догадалась, какого врача он имеет в виду, и догадка подтвердилась.
— Психологу.
— Уж лучше сразу к психиатру! Ты же говорил… Ты же сказал, что я не сумасшедшая! Что мне не кажется, что…
— Тише. — На затылок опустилась горячая ладонь. — Я тебе верю, это, во-первых.
— А во-вторых?
— Во-вторых, ты когда-нибудь мечтала стать актрисой? — Его лицо сияло таким хулиганским задором, что я, не удержавшись, рассмеялась.
— Тебе придется сыграть легкое помешательство.
Следующие пятнадцать минут Тимур излагал мне свою теорию относительно хитроумных планов неизвестного лица, которому отчего-то очень хочется сделать из меня сумасшедшую. В домыслах Салаватова присутствовала логика, но от этого становилось лишь страшнее.
— Одного не могу понять, как он узнает, к какому врачу ты пойдешь.
— Проще простого. К своему.
Тимур удивился.
— У тебя что, есть свой психоаналитик, как в Америке?
— Как в России. Понимаешь, ну… в общем… я на учете стою. Точнее, уже не стою, но числюсь. Я раньше стояла, а карточка с историей болезни, она ведь сохраняется, поэтому…
— Я понял. — Тимур притянул меня к себе и усадил на колени, словно маленькую девочку. — Рассказывай.
Да, собственно говоря, рассказывать не о чем. Следствие, суд, истерика — больница. Снова истерика от столкновения с реальной жизнью и осознания собственной неприспособленности к этой самой жизни, и снова больница. После больницы — несколько месяцев спокойной жизни, я уже почти привыкла, почти приспособилась, почти…
В общем, не понятно, откуда взялась депрессия, вслед за которой пришло яркое осознание того, что, по сути, моя жизнь бессмысленна. А дальше просто — пачка таблеток и стакан воды, до сих пор помню их отвратительную горечь с легким привкусом перебродившего варенья. Очнулась я в больнице. Снова в больнице. И на этот раз загремела надолго. Спасла меня открытая дверь и соседка, у которой некстати закончилась соль.
Банально. С той поры я дверь не закрываю и держу в доме запас соли.
— Бедная моя. — Салаватов нежно перебирал пальцами пряди волос, от этой нечаянной ласки — зуб даю, он даже не осознает, — мне хотелось мурлыкать.
— Но я все равно не сумасшедшая.
И никогда не была сумасшедшей, просто… Просто мне было очень-очень плохо, до того плохо, что я не сумела справиться с болью, вот она и вырвалась наружу. А теперь все нормально. Все окей, как говорят американцы.
— Кто еще в курсе? — Поинтересовался Салаватов.
Без понятия. У меня нет друзей и до недавнего времени, я полагала, что врагов тоже нет. А выходит, что есть.
Запутано.
— Выясним. — Пообещал Тимур. — Обязательно выясним, ты, главное, ничего не бойся. И еще, сегодня она должна позвонить, тебе придется ответить.
— Не позвонит. — Не слишком уверенно заявила я.
— Позвонит. Обязательно позвонит. Она должна узнать, как ты чувствуешь себя теперь.
— Дерьмово! — Совершенно искренне ответила я.
— Так ей и скажи. — Тимур по-дружески поцеловал меня в макушку. — Ты, главное, не бойся. Пойдем, поедим чего-нибудь.
Она и в самом деле позвонила, хотя я изо всех сил надеялась, что Салаватов ошибся. Не ошибся. Звонок раздался ровно в двенадцать.
— Не бойся. — Сказал Тимур, его присутствие успокаивало.
— Ника?
— Здравствуй, Лара. — Как ни странно, но былого ужаса я не ощущала, скорее, легкую печаль. Нельзя постоянно бояться.
— Здравствуй, сестричка. Как ты себя чувствуешь?
— Спасибо, хорошо.
— Рада за тебя. — В голосе появились язвительные нотки. — Я бы очень расстроилась, если бы ты чувствовала себя плохо. Он здесь?
— Здесь.
— Передай, что своим вмешательством он подписала себе приговор.
Неожиданно я разозлилась. Да какое право имеет она пугать меня или Тимура? Какое право имеет решать, как мне жить?
— Ника, милая моя Ника, ты все прекрасно понимаешь. У тебя своя судьба, у него своя. Вам нужно расстаться…
— Недавно ты говорила другое.
— Он оказался недостоин тех жертв, на которые ты идешь. Я полагала, что он поможет тебе стать на истинный путь, а, вместо этого, он разрушает твою жизнь.
— Он спас мою жизнь.
— Жизнь! — Фыркнула Лара. — Ты только и способна думать о поганом существовании тела, о том, как бы побольше сожрать, выпить, нахапать дурацких шмоток и безделушек… Ты всегда отличалась удивительным отсутствием вкуса. А еще упрямством. Я так старалась, я так хотела, чтобы ты, наконец, поняла, прозрела, а ты… Ты слепа! Ты идиотка! Ты…
— Если ты хочешь что-то сказать, то говори, а этот бред я слушать не намерена!
— О, да, — язвительно заметила Лара, — куда тебе слушать бедную мертвую сестру, когда рядом есть живой и умный любовник. Скажи, ты уже спала с ним?
Я почувствовала, как начинают гореть уши.
— У него сохранилась привычка хлопать по заднице? И сопит он противно, правда? Мужики — это скоты. Тупые, озабоченные животные, которых интересует лишь одно: как бы извернуться и трахнуть наибольшее количество самок в округе. А ты млеешь и слюной захлебываешься. Не стыдно ли, Ника? Совесть не мучит?
— А должна?
— Должна. — Лара никогда и ни в чем не сомневалась. — Конечно, должна. Похоть не делает тебе чести, сестричка. Ты все еще любишь его? Все еще хочешь занять мое место? Ничего, не долго осталось, потерпи, скоро ты в полной мере поймешь, что значит быть мною…
— Замолчи!
— Ты умрешь, Ника. Умрешь. Умрешь, умрешь, умрешь… — Ее голос, ее смех, похожий звон ручья, больно бил по ушам, и я отшвырнула трубку. Не хочу, не буду это слышать. Тимур повесил трубку на место и, подумав, выдернул шнур из розетки.
— Она больше не будет звонить сюда. — Пояснил Салаватов, — и замки я завтра сменю.
— А врач как же?
— Как-нибудь. Все будет хорошо.
И я поверила. Все будет хорошо.
