Война в конечном подсчете увеличивает поле мира, как преступление увеличивало некогда поле честности. Такова ирония истории.
Но если это так, то я не могу отказаться от одного соображения: в такое время как наше, когда милитаризм распространился так сильно, не вдвойне ли тяжело констатировать также и распространение преступности? Казалось бы, что если бы наша преступность стала уменьшаться, как этого можно было бы ожидать, то такое уменьшение было бы не слишком большим вознаграждением за наше вооружение и за наши войска, которые ежедневно возрастают.
Сравнительная преступность
(В сокращении)
Предисловие
Большая часть предлагаемых исследований уже появлялась в La Revue philosophique. Живой интерес к этому предмету, по несчастью, слишком понятный, побудил меня снова напечатать эти исследования, сделав к ним дополнения. Везде, во Франции и за границей, а особенно в Италии, вопросы преступности и наказания – вопросы дня. В этой области чувствуется особенная необходимость реформ, и вызывает ее не одно только увеличение числа преступлений. Благодаря успехам статистики с каждым днем увеличивается сознание этого растущего зла, его характера и причин. Этот совершенно новый источник исследований, который приучает современную публику видеть в больших массах социальные факты, не темные и неизвестные, как прежние обобщения, а столь же точные и столь же верные, как каждое отдельное проявление, заставляет искать объяснения всех социальных вопросов в общественном человеке. Он важен, например, в деле обновления политической экономии, в которой древний индивидуализм, что бы ни случилось с ее социализмом, отныне сыграл свою роль. Этот метод вводит такой же новаторский дух в изучение фактов, прямо противоположных экономическим, я хочу сказать о преступных фактах. Отныне криминалисту нельзя быть только юристом, исключительно заботящимся о священных правах личности; нельзя с схоластической логикой цивильного комментатора выводить следствие из каждого рода фактов, взятого в отдельности. Он должен быть статистиком – философом и прежде всего ценить общий интерес. Не мешает ему быть хотя немного алиенистом и антропологом, потому что в то время как уголовная статистика показывает нам преступление и преступников в массе, уголовная антропология надеется раскрыть связь между различными преступлениями и известными наследственными, но не индивидуальными, физическими особенностями. Патология мысли, наиболее близкая к нервной системе, не говоря уже об опытах над неправильными внушениями у гипнотиков, заставляет нас строить теорию уголовной ответственности на новых, более глубоких основаниях и искать вне личности истинное начало и истинное значение ее поступков. Статистика, антропология, физическая психология – таковы новые научные пути. Для них обновленное изучение преступления – да будет мне позволено назвать его сравнительной преступностью – представляет в некотором роде распутье. Я, конечно, не имею намерения в узких рамках этой книги решать поставленные ею проблемы.
Автор будет удовлетворен, передав свои данные и свои замечания тем, кто будет их перерабатывать. Но должно сознаться, что тайной душой этой работы была сложившаяся ранее система, которая давала связь рассеянным отрывкам. В этом произведении автор искал применения и проверки той особенной точки зрения, на которой уже давно он стоит в социальной науке и которую он считал вполне способной осветить более широкое поле исследований, чем поле этой книги. В помещенном ниже сочинении среди различных подробностей, которые здесь мы не будем повторять, он не раз пользовался ею. Вместе с этим, я думаю, не надо говорить о том, что автор всегда стремился систему подчинить критике, а не критику системе. Он надеется, что у читающего эти страницы в этом не будет сомнения.
С тех пор как появилась эта небольшая книга, то преобразовательное течение, которое она приветствовала и провозвещала, переросло наши ожидания. Этому движению, как это можно видеть по Второму интернациональному конгрессу криминалистов-антропологов, бывшему в Париже в августе 1889 года, помогало само направление общества. Пока эти преобразовательные идеи распространялись, их авторы уже трудились над их дальнейшим преобразованием и исправлением. Судя по этому двойному движению, нельзя еще было с уверенностью сказать, каковы будут результаты. По моему мнению, о них можно говорить утвердительно ввиду того обстоятельства, что объяснение преступления скорее социальными и психологическими причинами, чем биологическими, и отыскание средств к подавлению преступления скорее в моральной области, чем в физической, – этот главный тезис, развитый в настоящем сочинении, все более распространяется и все далее и далее отодвигает противоположное мнение. Если бы вместо простой перепечатки первого издания за небольшими поправками я счел необходимым его переделать, я еще сильнее подчеркнул бы свою точку зрения в этом вопросе и еще более уменьшил бы роль, предоставленную «преступному типу» Ломброзо. Но по размышлении и имея в виду это замечание, я не изменил ничего существенного в выражении казавшейся мне в свое время справедливой мысли, от которой меня не особенно отклонили и последующие случайные изменения. Некоторые места в этой книге, правда, весьма незначительные, как мне кажется, устарели, но кто следит за этими вопросами, тот легко их распознает. Интерес же тех, кто пропустит их, нисколько от этого не пострадает.
Г. Т., март 1890 года
Глава I. Преступный тип
Может быть, читателю будет интересно основательнее узнать не случайного преступника, которого общество в большинстве случаев может приписать себе, но врожденного и неисправимого, за которого, как нам говорят, ответственна только природа? Прочтите последнее издание L’Uomo delinquente Ломброзо, которое два года тому назад было переведено на французский язык. Как жаль, что такое сильное и веское произведение, такая масса основательных опытов и наблюдений, полная жизни и нового учения работа не преодолела заблуждения и не соблазнила раньше пера французского переводчика. Может быть, правда, сюжет кажется сначала неинтересным. Эта иллюстрированная физическая и моральная анатомия убийц, плутов и гнусных волокит (stupratori) так мелочна! Склад их черепов и тела, их фотографии и рукописи, их восприимчивость или невосприимчивость к горю и любви, холоду и теплу, их болезни, пороки, литературные зародыши, все, что их характеризует, можно выразить в нескольких словах: зачем нам все это? Но все же, если медицина была колыбелью физиологии, и если болезненное состояние помогает понимать здоровое, то, по всем вероятиям, и исследования криминалиста бросят свет на проблемы социолога. Не надо удивляться, следуя справедливым требованиям этой nuova scola, что криминология (так называется последнее произведение Р. Гарофало) входит в социологию как частный случай и дополняет с этой точки зрения политическую экономию, для которой она в некотором роде служит обратной стороной. Можно согласиться с ней в этом пункте, но только при условии – не смотреть на современного преступника согласно предложению Ломброзо как на последний, редкий экземпляр первобытного дикаря, потому что то, что теперь является преступным, что является фактом антисоциальным, впоследствии станет обычным социальным фактом, правилом, а не исключением.
1. Анатомические особенности преступника
Рассмотрим отдельно анатомические, физиологические, патологические и психологические особенности, которые удивительно часто повторяются у привычных злодеев и, кажется, отличают между ними наследственных. Мы займемся только взрослыми и главным образом мужчинами.
Анатомически преступник вообще велик и груб. Я не скажу, что он силен, потому что его мускулы слабы. По росту и весу его можно отнести к разряду обыкновенных людей. Это преимущество более заметно у убийц, чем у воров. Я должен заметить, что в этом отношении меры Ломброзо, взятые в Италии, противоречат английским мерам Томпсона и Вильсона и не согласуются совсем с мерами его соотечественника Виргилио. Я прибавлю еще, что у самого Ломброзо женщины-преступницы легче нормальных. Без сомнения, очень длинные руки приближают преступника к четвероруким. Другая особенность, тоже не менее определенная, которую, я думаю, кстати отметить теперь же, хотя она более физиологическая, чем анатомическая, – это необыкновенно большая пропорция одинаково ловко владеющих обеими руками. В сравнении с обыкновенными людьми таких в три раза больше среди преступников и в четыре раза – среди преступниц.
Черепа и мозг преступников дали очень дурные результаты антропологам, и Ломброзо должен был сознаться, что его труд часто был для него неблагодарным. Во-первых, не меньше ли нашей вместимость черепов у злодеев? Это вполне правдоподобно. Ломброзо и Ферри вместе с Амадеем, Бенедиктом и другими соглашаются с этим; Бордье и Гегер нет. Последний говорит, что преступники отличаются большой вместимостью черепа; их мозг имеет от 1500 до 1700 куб. сантиметров. Во всяком случае верно то, что посредственная и нормальная вместимость черепа у преступников встречается мало, а если она и бывает, то как аномалия, так что средняя вместимость их черепа сильно превосходит вместимость дикарей, которым наш автор, как добрый дарвинист, их уподобляет. Правда, по черепному и мозговому складу, как мы увидим дальше, они подобны дикарям. Говорят, что регрессивное движение формы у преступников, как и у некоторых больших животных низшего типа, заменилось относительным прогрессом материи. Для меня, например, необъяснимо, почему голова убийцы оказалась сильнее развитой, чем голова вора. Разве для того, чтобы скомбинировать кражу, не надо столько же или даже еще больше разума, чем для обдумывания убийства? Это можно объяснить тем, говорят нам, что, как известно, брахицефалы преобладают между убийцами, а долихоцефалы – между ворами. Для величины объема круглая форма головы выгоднее длинной. По этому поводу замечают, что галл, вероятно, думал правильно, так как шишка жестокости у него находится около висков. Здесь еще противоречивые данные допускают сомнение, да, кроме того, разве было установлено, что у убийц короткая голова, и имеет ли основание большую часть из них уподоблять нашим предкам? Это недопустимо, в особенности если вспомнить слова Катрфажа, «что мирные привычки короткоголовых троглодитов Лесса доказаны отсутствием военного оружия», а люди Капштада и Кроманьона (длинноголовые) показали нам все инстинкты охотничьего и воинственного народа.
