келье остался? Ты его исповедовал?
Брне ошалело обернулся: к ним подходил Певалица, широко улыбаясь и показывая редкие зубы.
— Вот вам он, здоров-здоровехонек! Ну, не говорил я вам, что и пальцем его не коснусь, а он выскочит из кельи! Пусть сам подтвердит. А вы не взыщите, фра Брне, так шутить и сам бог велел, раз шутка идет на пользу!
— Что?.. Что это? — начал Брне.
— Да то, что ты вышел из кельи, сам того не заметив! — весело сказал Тетка. — Вот ты стоишь в коридоре здрав и невредим, не лопнул, как водяной пузырь. Пойдем-ка ко мне, а то люди идут. Пойдем, Брне! Пойдем, Певалица, с нами, выпьем ракии. А ты, Ива, ступай запри дядину келью… Итак, — продолжал он, закрыв дверь и опередив ошеломленного Брне, который хотел что-то сказать, — перед тобой известный лекарь, Певалица из Б., лечащий народными средствами. Я слышал о нем уже давно как об искусном лекаре и человеке со смекалкой. Попросил его приехать и рассказал о твоей болезни. О его смекалке ты уже можешь судить сам, а каков он лекарь, вскоре тоже, надеюсь, убедишься. Теперь же, брат, разуйся, пусть он осмотрит тебе ноги. Ну-ка, Певалица, стяни-ка с него сапоги.
Брне разрешил делать с собой все, что угодно, и только глядел на них оторопело. Певалица пощупал икры и ступни. Делал он это бережно, руки его казались такими нежными, что Брне было лишь щекотно. Наконец Певалица свистнул и махнул рукой.
— Через несколько недель как рукой снимет, только мажьте мазью, которую я дам, и ходите!
— Так, значит, ты православный? — спросил наконец Брне.
В эту минуту вошел Баконя, он тоже никак не мог прийти в себя от изумления.
Фра Тетка перешел на итальянский. Говорил он долго и при этом размахивал руками. Лицо Брне все более и более светлело, пока наконец на губах не заиграла улыбка.
Тем временем шум и говор в галерее усилились. Тетка вышел.
— Правда ли, отче, что фра Брне исцелился? Что бог совершил над ним чудо, когда он исповедовал того человека? — спрашивали крестьяне.
— Да, братья! Бог всегда совершает чудеса над добрыми людьми. Вот и наш фра Брне здоров. Сейчас он пойдет с нами в церковь. Пойдем, брат Брне.
Брне ничего не оставалось, как пойти со всеми. Тетка взял его под руку, Баконя под другую. Певалица двинулся за ними, позади крестьяне. Во дворе к ним присоединилась большая толпа, и все повалили в церковь.
При виде фра Брне фратеры, служившие мессы, застыли перед престолами, а те, кто исповедовал, высунули головы из исповедален. Каждый подумал, что произошло чудо.
Брне долго и жарко молился и вышел из церкви так же, как вошел, только сзади его еще поддерживали Космач и Ругатель. Тетка, Певалица и Брне уединились в келье. Певалица вытащил из подсумка какую-то желтую мазь, отдал Брне и объяснил, что нужно взять два листа репейника и, намазав на них мазь, приложить к икрам и забинтовать на ночь.
Получив вознаграждение, Певалица по настоянию Тетки тотчас удалился из монастыря.
К великому огорчению Космача, Брне больше не выходил и никого не пускал к себе, однако на другой день поднялся первым и с утра расхаживал по галерее.
Молва же о великом событии в католическом мире — о чудесном исцелении, ниспосланном господом богом фра Брне, «когда тот исповедовал одного великого грешника», переходила из уст в уста.
А ркачи под Велебитом рассказывали о том, как их Певалица вылечил фра Брне.
XI
Две силы, которые управляют людьми
Лето. Светает. Баконя, как всегда, спит на матрасе в передней комнате. Ноги его на полу; чуть только юноша ляжет на спину, его широким плечам тесно, а ведь сколько лет матрас был слишком велик для Бакони! На полу, в изголовье, стоит флорентийская медная четырехлинейная лампа, тут же валяется раскрытая книга со следами пепла, пачка табаку, глиняная трубка с коротким чубуком и зеркальце. Чуть подалее разбросана одежда. От румяных щек, осененных первым пушком, веет молодостью и здоровьем; на губах играет улыбка, а по тому, как Баконя вытянул сильную белую руку, можно заключить, что ему снится, будто на ней спит подруга…
Звонит благовест. По привычке Баконя просыпается и крестится, но не вскакивает, как бывало, а лежит, пока не замрет последний удар колокола, представляя себе, как прыгает, держась за веревку, веселый Пышка. Потом садится, потягивается, с гордостью оглядывает свои сильные руки, берет зеркальце, поглаживает себя по подбородку, думает о смуглой Еле…
Еще до Певалицы Баконя раза два-три сбривал «мох» Буяновой бритвой; когда лицо его стало густо покрываться волосами, дядя подарил ему бритву, а когда Ела сказала, что уж очень он колется, просто погладить нельзя, Баконя начал бриться через день. Потому-то прикосновение к первым знакам возмужалости и напомнило ему об Еле.
Задолго до того, как он открывал глаза, грудь юноши наполнялась сладостным восторгом, и он спешил к окну, чтобы послать первый привет ей, туда, за реку, уверенный, что и она просыпается с мыслью о нем. Нередко случалось, что сквозь дымку зимнего дождя или весеннего тумана он различал словно бы застывшее изваяние и знал, что глазки этого изваяния устремлены к монастырю, вздохи летят к «милому Баконице», а руки тянутся его обнять. На глазах выступали слезы, он тонул в сладостных воспоминаниях и делал все точно в дурмане. После полудня, подобно солнцу, что рассеивает мглу, Баконя усилием воли разгонял туман в голове, чтобы незаметно перебраться через реку. Ведь для этого, кроме помощи верного Увальня, требовалось немало лукавства и смелости, но эта игра с собственным благополучием (конечно, если бы в монастыре узнали обо всем, его бы тотчас выгнали) доставляла Баконе особое наслаждение. И когда Баконя жаловался своему «золотку», что по утрам ему как-то зябко и не по себе, Ела лишь плакала от радости да жарче прижималась к нему, словно хотела сказать: «Ты же сам видишь, что моя