течения общеимперских дел, сущность этих дел, вопрос процессуальный и вопрос материальный? В существе своем тут спор может сосредоточиться на следующем: финляндцы, опираясь на слова Императора Александра Первого, на дарованную им конституцию, на подтверждения незыблемости коренных старинных шведских законов, на возможность отмены сеймовых законов только путем взаимного согласия Монарха и Сейма, приходят к тому заключению, что России принадлежит право решения только в области внешних международных сношений, а что все внутренние дела, хотя бы и обнимающие общеимперские интересы, могут быть законно разрешаемы только в финляндском порядке, сеймовом или административном.
Эта точка зрения наиболее образно была высказана тем же сенатором Лео Мехелином, который в 1904 г. в газете «Fria ord» заявлял о том, что взаимоотношение обеих стран требует, чтобы Царь и Великий Князь был единственным русским, который мог бы и должен был бы влиять на финляндские дела. Таким образом, внутренним делам противополагаются внешние, но не общегосударственные; таким образом, провозглашается теория личной унии, или, по терминологии финляндской, унии реальной. Отсюда ясен логический вывод, что решение вопроса об изменении взаимоотношений России и Финляндии, взаимоотношений, сильно осложнившихся за сто лет, должно принадлежать исключительно творчеству финляндского Сейма; России должно принадлежать, в лице ее Монарха, лишь право veto, что сводит роль России к пассивному сопротивлению против вредных для нее актов и не дает ей возможности привести свои отношения с Финляндией к благополучному исходу.
Свое мнение о том, как возникла и как развивалась эта теория, я уже излагал перед Государственной думой. Я считаю совершенно излишним в настоящее время оспаривать юридическое построение финляндцев. Совершенно несомненно, что Император Александр Первый утвердил для Финляндии без всякого точного определения основные нормы конституционных законов Швеции. Совершенно неопровержимо, что и после Фридрихсгамского договора, в 1840 и 1816 гг., в тех манифестах, на которые тут ссылались, Император Александр Первый подтверждал дарованную им краю конституцию — или конституции — и заявлял о политическом существовании финляндского народа. Совершенно верно, что при Императоре Александре Втором, в 1869 г., был издан Сеймовый устав, который был признан незыблемым основным законом, подлежащим изменению или отмене лишь по согласному решению Монарха и Сейма. Совершенно бесспорно также, что монетный закон 1877 г. был признан общим сеймовым законом, а закон о воинской повинности в главных своих статьях — даже законом основным.
Я бы не хотел утаить ни одного из доводов, которые говорят в пользу финляндской точки зрения, я не возьму на себя неприглядной для правительства обязанности выискивать отдельные слова, выражения, опорочивающие эти акты: нельзя исторический спор ставить в зависимость от адвокатской ловкости ораторов и ловить на слове исторических деятелей, давно уже сошедших в могилу. (Голос в центре: «Это правильно».)
Задача правительства иная: правительство считает, что Финляндия пользуется широкой местной автономией, что Финляндии дарована провинциальная конституция, но правительство вполне убеждено, что те предметы, которые обнимают всю империю, или финляндские законы, которые затрагивают интересы России, выходят за пределы компетенции финляндского Сейма. Всякое другое понимание завело бы нас в исторический тупик. (Голоса в центре: «Правильно».)
Ведь для всех, я думаю, господа, ясно, что нормы законодательные, правовые нормы и отношения не окаменевают, но изменяются, развиваются вслед за развитием жизни народной. Точно так же должны были измениться взаимоотношения России и Финляндии. Должна же быть какая-нибудь конечная инстанция, какая-нибудь верховная, суверенная, на юридическом языке, власть, которая бы эти вопросы решала, решала бы вопросы об изменении норм взаимоотношений Финляндии и России, которая решала бы и общие для них вопросы. Мы ведь видим, что право административного законодательства Монархов не покрывает этих вопросов. Мы видим, как мало удачны попытки финляндского Сейма решать эти вопросы захватным правом.
Предоставление же Сейму решения принципиального вопроса об общегосударственном законодательстве было бы равносильно предоставлению ему прав, которые член Государственной думы Милюков назвал учредительными, по вопросу, который касается всей России. Это было бы незаконно по отношению к России. Это не соответствовало бы существу провинциальной финляндской конституции. Я скажу более, такого права самоопределения не имеют даже составные части сложных государств.
Нам возразят, да уже возражали, что в том учреждении в Германии, которое решает вопросы об изменении отдельных конституций, имеют право голоса все союзные государства. Но я думаю, что в настоящее время никто еще не признает Финляндию государством, союзным с Россией. Английский Colonial Legislation Validity Act безусловно признает силу за решениями колониальных парламентов только тогда, когда они не противоречат законодательным актам британского Парламента. Но если державная власть в деле общеимперского законодательства не принадлежит и не может принадлежать финляндскому Сейму, то кому же она принадлежит по праву?
До настоящего времени ее, бесспорно, осуществляли русские Монархи, то есть единственная общая законодательная для Финляндии и для России власть. Ввиду неопределенности финляндских законов, ввиду туманности даже самого понятия основных финляндских законов, ввиду неясности границ между местным и общеимперским законодательством, Монархи наши безразлично осуществляли эту власть и путем имперских повелений, и в порядке административного законодательства, и в порядке сеймового законодательства, которое, как вы видели, иногда даже вторгается в область законодательства чисто русского. Но что совершенно ясно, совершенно бесспорно, это то, что сами наши Государи сознавали, что они, и они одни, властны и правомочны выполнять общеимперское законодательство в пределах Великого Княжества Финляндии.
Александр Первый, даровав Финляндии конституцию и потребовав от земских чинов в Борго их мнения по разным вопросам, запечатлев в Фридрихсгамском мирном договоре державные права России, тщательно и добросовестно охранял финляндскую автономию, но вместе с тем в тех делах, которые касались и России, он чувствовал себя совершенно свободным от всяких ограничений и действовал совершенно патриархально.
Разрешив финляндцам управляться в своих границах на основании старинных шведских законов, Александр Первый во всех своих манифестах, даже самых льготных, все же признавал Финляндию частью, и притом подчиненной частью русского государства, России. Он даже, как вы знаете, не счел необходимым, утверждая эти законы, сделать оговорку о том, что они имеют силу только в той мере, в какой они не противоречат русским Основным законам, настолько он признавал их провинциальный характер.
Ведь в этих законах, которые, по статье 57 Формы правления, должны быть понимаемы буквально, не только запрещается назначать генерал-губернаторов, но вопреки единственному фундаментальному закону того времени о престолонаследии требуется, как тут уже упоминали, от Монарха лютеранское вероисповедание, невыезд его из пределов Финляндии и т. д. Если признать, что Император Александр Первый отказался за Россию от державных или учредительных прав, то надо признать, что немедленно же после утверждения шведских законов он начал их нарушать! Но в его время, по крайней
