Слуги гаркнули в ответ и прикрутили его к дереву короткими веревками. Хуан, горя от стыда и ужаса, не знал, что сказать. Но тут же вскоре вышла вчерашняя женщина, встала на колени и сказала, обращаясь к Хэ:
– Это мой дядя, господин! Он пришел вчера поздно вечером, я вашей милости и не доложила!
Хэ велел развязать старика, а женщина проводила его за ворота.
– Забыла я сказать привратнику, – сказала она. – Вот и получились из-за меня эти неровности… Барыня говорит, чтобы вы, когда надумаете, направили сюда старую барыню под видом продавщицы цветов и чтобы она пришла вместе с соседкой.
Хуан обещал, пришел домой и рассказал все это старухе. Та, соскучившись по дочери, сейчас же сказала соседке, и та действительно пошла вместе с ней в дом Хэ. Им открыли дверей с десяток, а то и больше, пока они не добрались до апартаментов молодой.
А на молодой была надета накидка; она носила высокую прическу; жемчуга и изумруды кружили тонкими узорами; запах духов так и ударял в вошедшего. Стоило ей издать звук, как старые и малые служанки уже бежали к ней, окружая ее со всех сторон плотной толпой. Они придвигали к ней золотые кресла и диваны, клали двусторонние подушки. Проворные девочки уже заваривали чай.
Обе женщины шепотом спрашивали друг друга о здоровье и самочувствии, смотрели друг на дружку, и в их глазах блестели слезы.
К ночи молодая велела отвести старухам комнату и уложить их там спать. Матрацы и подкладки были нежные, мягкие, никогда не виданные у них даже в прежние, богатые дни…
Так они прожили здесь дня три-четыре. Молодая выказывала им самое полное внимание. Старуха, отведя дочь в пустую комнату, плакала и сознавалась в своей прошлой неправоте.
– Ну, – возражала ей молодая, – между нами, матерью и дочерью, какой грех не забудется? Вот только гнев мужа все еще не утих. Берегитесь, чтобы он не узнал!
И как только приходил Хэ, старуха сейчас же скрывалась. Но вот однажды, только они с дочерью уселись колени к коленям, как вдруг вошел Хэ, увидел и рассердился.
– Это что еще за тварь, деревенщина? – ругался он. – Смеет еще пододвигаться к барыне и сидеть с нею рядом! Вытаскать у нее волосы до последнего!
Соседка Хуанов бросилась к нему.
– Это, – залепетала она, – моя, как говорится, «тыква и конопля»[194], старуха Ван… Она цветами торгует… Будьте добры, уж не взыщите!
Хэ поднял руки и извинился[195]. Затем сел.
– Вы, почтеннейшая, пришли, оказывается, вот уже несколько дней, а я все занят, так и не успел ничего узнать… Ну, что, эти старые скоты Хуаны живы еще или нет?
– Оба вполне хорошо поживают, – отвечала старуха. – Только вот бедны так, что жить невозможно. А вы, барин, такой богатый, такой знатный… Отчего бы вам хоть разок не вспомнить об отношениях зятя к старому тестю?
Хэ ударил кулаком по столу.
– Как? – вскричал он. – Да ведь если бы в те дни не вы, старушка, если б вы не дали мне из жалости чашки кашицы, то разве я мог бы вернуться к себе домой? А теперь, вдруг, я захотел бы еще дать им себя обдирать и на себя сесть! Что за мысль пришла вам?
Говорил и, рассердись, в ярости топнул ногой, вскочил и давай браниться. Молодую взял гнев.
– Пусть они недобрые, нехорошие люди, – сказала она, – но это мой отец и моя мать. Вспомни, как я еле-еле издалека приплелась сюда к вам, с нарывами и обмороженными частями рук, со сквозными язвами на ногах… Я считала ведь, что ни в чем не провинилась перед тобой. Как же это ты теперь в присутствии дочери бранишь отца, заставляя ее невыносимо страдать?
Хэ смирил свой гнев, встал и вышел. Старуха Хуан была мертва от стыда, в лице ни кровинки… Запрощалась и собралась уходить. Дочь дала ей тайком от всех двадцать лан. Старуха вернулась к себе, и все сношения между семьями прекратились. Молодую это глубоко заботило. Тогда Хэ послал им приглашение. Муж с женой явились, полные стыда и не имея слов для извинений. Хэ принялся извиняться.
– В прошлом году, – говорил он им, – вам угодно было осчастливить меня своим посещением. Но вы не сказали мне открыто о себе и вот заставили меня дать волю многим, многим грехам!
Хуан только бормотал: «Да-с, да-с»…
Хэ велел переодеть их, дать им другую обувь и оставил их жить.
Они прожили этак с месяц, но у Хуана на душе покоя не было, и он неоднократно заявлял о том, что собирается домой. Хэ подарил ему сто лан белого серебра и сказал при этом так:
– Купец с запада дал пятьдесят. Я теперь эту сумму удваиваю!
Хуан принял деньги с лицом, вспотевшим от стыда. Хэ проводил его в повозке и с конной свитой.
В вечереющие годы Хуан считался у себя довольно-таки зажиточным человеком.
ЛИС ЧЖОУ ТРЕТИЙ
Чжан Тайхуа был богатый чиновник из Тайаня. В доме у него завелась лиса, мучившая всех нестерпимо. Посылал он смирить ее своими приказами[196] – безрезультатно. Изложил дело местному правителю. Тот тоже, конечно, был бессилен.
Как раз в это время в восточной части этой области также появился лис, который жил в семье одного крестьянина. Все люди его видели: то был седой старик. Он ходил к людям в гости, посещал их по случаю траура и вообще делал все принятое среди людей. О себе он говорил, что он второй брат в семье. Все и звали его Ху Второй[197].
Как-то случайно к правителю зашел с визитом один студент и, между прочим, рассказал про эти чудеса. Правителю пришло по этому поводу на мысль дать чиновнику совет: пусть он пойдет и расспросит этого старика. В это время у него был один из канцелярских слуг из этой именно деревни. Послал справиться: так и есть, без обмана. Чиновник вместе со слугой пошел в деревню, где в доме слуги устроил обед, и позвал Ху. Тот явился, кланялся и благодарил, ничем не отличаясь от обыкновенных людей. Чиновник рассказал ему, о чем у него к нему просьба.
– Знаю, знаю, – говорил лис, – но ничего для вас сделать сам не могу. Вот только у меня есть приятель – Чжоу Третий, который сейчас пока живет в храме Священной Горы, – вот он, должно быть, может подавить эту вашу нечистую силу. Ужо я его попрошу.
Чиновник обрадовался и стал с облегченным сердцем изливаться в благодарностях. Ху перед уходом условился с чиновником устроить завтра обед в восточной части храма Священной Горы. Чжан так и сделал, как он велел, и Ху действительно привел с собой Чжоу. Это был человек с огромной бородищей и железным лицом, одетый в верховой костюм. Выпили по нескольку раз.
– Мне сейчас брат Ху Эр передал ваше желание, и я уже все знаю. Однако эти твари, верно вам говорю, слишком разновидны, повсюду имеют своих последователей, – не очень-то можно их проучить словом, и вряд ли можно будет избежать применения силы. Позвольте уж мне временно поселиться в вашем доме. Отказывать вам и не потрудиться, насколько то позволяют мои слабые силы, я не посмею.
Чиновник, слыша эти слова, подумал про себя, что ведь выходит так, что, прогоняя одну лису, наживаешь себе другую, – меняешь зло на зло. Нерешительно мялся, не смея сейчас же ответить. Чжоу это уже заметил.
– Вы уж не боитесь ли меня? – допытывался он. – Я ведь не такой, как другие. Кроме того, у меня с вами давняя определенная судьба. Пожалуйста, не сомневайтесь.
Чиновник согласился. Чжоу еще велел на другой день всей семье сидеть, заперев двери у себя в комнатах, и сделать одолжение – не кричать.
Чиновник вернулся домой и сделал все, как было велено. Вдруг на дворе послышались звуки дерущихся и режущих друг друга людей, утихшие только через некоторое время. Открыли двери, вышли посмотреть: кровью закапаны все лестницы, и на крыльце лежат несколько лисьих голов, величиною с чашку. Смотрят затем в комнату, из которой выгоняли лис. Там сидит Чжоу в важной позе, делает приветствие, смеется:
– Я принял возложенное вами на меня важное поручение, и вся нечистая сила разом уничтожена.
С этой поры Чжоу поселился у чиновника, относившегося к нему как к постояльцу.
СТРАННИК ТУН
Сюйчжоуский студент Дун имел пристрастие к рубке мечом. Бывало, взволнованный и возбужденный, говорит, что берет на себя все решительно.
Однажды по дороге домой он повстречал какого-то приезжего, который, оказывалось, ехал на своем ослишке с ним по пути. Разговорились. Незнакомец говорил с полной откровенностью, и речь его была сильная, с большим подьемом уносящаяся в какие-то дали.
Дун спросил, как его зовут и как прозвание.
– Я из Ляояна, – ответил незнакомец, – и моя фамилия Тун.
– Куда же вы направляетесь?
– Да вот, видите ли, я уже двадцать лет как из дому и сейчас как раз еду домой, что называется, из заморских стран.
– Вот вы, – сказал Дун, – исходили все земли в пределах морей и видели, конечно, людей неописуемое множество. Скажите, видели ли вы или нет когда-либо человека совершенно необыкновенного?
– А в каком же роде необыкновенного?
Тут Дун принялся рассказывать о предмете своего увлечения, выразив при этом досаду, что ему все не удается найти такого необыкновенного человека, который передал бы ему свое искусство, научив его, как следует.
