— Отнюдь, сэр, — сказал Шейд, переложив ногу на ногу и по обыкновению слегка откачнувшись в кресле перед тем, как что-то изречь, — ни малейшего сходства. Сходства — это лишь тени различий. Различные люди усматривают различные сходства и сходные различия.
Добрейший Неточка, во всю эту беседу хранивший на удивление несчастный вид, тихо заметил, как тягостна мысль, что такой "приятный правитель" скорее всего погиб в заключении.
Тут в разговор ввязался профессор физики. Он был из так называемых "розовых" и веровал во все, во что веруют так называемые "розовые" (в прогрессивное образование, в неподкупность всякого, кто шпионит для русских, в радиоактивные осадки, порождаемые исключительно взрывами, производимыми США, в существование в недавнем прошлом "эры Маккарти", в советские достижения, включая "Доктора Живаго", и в прочее в том же роде): "Ваши сожаления безосновательны, — сказал он. — Как известно, этот жалкий правитель сбежал, переодевшись монахиней, но какова бы ни была или ни есть его участь, народу Земблы она безразлична. История отвергла его — вот и вся его эпитафия".
Шейд: "Истинная правда, сэр. В должное время история отвергает всякого. Но мертв король или жив не менее вас и Кинбота, давайте все-таки с уважением относиться к фактам. Я знаю от него [указывая на меня], что широко распространенные бредни насчет монахини — это всего лишь пошлая проэкстремистская байка. Экстремисты и их друзья, чтобы скрыть свой конфуз, выдумывают разный вздор, а истина состоит в том, что король ушел из дворца, пересек горы и покинул страну не в черном облачении поблекшей старой девы, но, словно атлет, затянутым в алую шерсть".
— Странно, странно, — пробормотал немецкий гость, благодаря наследственности (предки его обитали в ольховых лесах) один только и уловивший жутковатую нотку, звякнувшую и затихшую.
Шейд (улыбнувшись и потрепав меня по колену): "Короли не умирают, они просто исчезают, — а, Чарли?"
— Кто это сказал? — резко, будто спросонья, спросил невежественный и оттого всегда подозрительный глава английского отделения.
— Да вот, хоть меня возьмите, — продолжал мой бесценный друг, игнорируя мистера Х., — про меня говорили, что я похож по крайности на четверых: на Сэмюеля Джонсона, на прекрасно восстановленного прародителя человека из Экстонского музея и еще на двух местных жителей, в том числе — на ту немытую и нечесанную каргу, что разливает по плошкам картофельное пюре в кафетерии Левин-холла.
— Третья ведьма, — изящно уточнил я, и все рассмеялись.
— Я бы сказал, — заметил мистер Пардон (американская история), — что в ней больше сходства с судьей Гольдсвортом ("Один из нас", — вставил Шейд, кивая), особенно, когда он злобится на весь свет после плотного обеда.
— Я слышал, — поспешно начал Неточка, — что Гольдсворты прекрасно проводят время...
— Какая жалость, я ничего не могу доказать, — бормотал настырный немецкий гость. — Вот если бы был портрет. Нет ли тут где-нибудь...
— Наверняка, — сказал молодой Эмеральд, вылезая из кресла.
Тут ко мне обратился профессор Пардон:
— А мне казалось, что вы родились в России, и что ваша фамилия — это анаграмма, полученная из Боткин или Бодкин?
Кинбот: "Вы меня путаете с каким-то беглецом из Новой Земблы" (саркастически выделив "Новую").
— Не вы ли говорили, Чарльз, что kinbote означает на вашем языке "цареубийца"? — спросил мой дражайший Шейд.
— Да, губитель королей, — ответил я (страстно желая пояснить, что король, утопивший свою подлинную личность в зеркале изгнания, в сущности, и есть цареубийца).
Шейд (обращаясь к немецкому гостю): "Профессор Кинбот — автор замечательной книги о фамилиях. Кажется [ко мне], существует и английский перевод?"
— Оксфорд, пятьдесят шестой, — ответил я.
— Но русский язык вы все-таки знаете? — спросил Пардон. — Я, помнится, слышал на днях, как вы разговаривали с этим... как же его... о Господи (старательно складывает губы).
Шейд: "Сэр, мы все испытываем страх, подступаясь к этому имени" (смеется).
Профессор Харлей: "Держите в уме французское название шины — punoo".
Шейд: "Ну, сэр, боюсь, вы всего лишь пнули препятствие" (оглушительно смеется).
— Покрышкин, — скаламбурил я. — Да, — продолжал я, обращаясь к Пардону, — разумеется, я говорю по-русски. Видите ли, этот язык был в ходу par excellence[63], и гораздо более французского, во всяком случае, среди земблянской знати и при Дворе. Теперь, конечно, все изменилось. Теперь именно в низших сословиях силком насаждают русскую речь.
— Но ведь и мы пытаемся преподавать в школах русский язык, — сказал "розовый".
Пока мы беседовали, в дальнем конце комнаты обыскивал книжные полки молодой Эмеральд. Ныне он воротился с томом "T-Z" иллюстрированной энциклопедии.
— Ну-с, — сказал он, — вот вам ваш король. Правда, он тут молодой и красивый. ("Нет, это не годится", — заныл немецкий гость.) Молодой, красивый и в сногсшибательном мундирчике, — продолжал Эмеральд. — Голубая мечта, да и только!
— А вы, — спокойно сказал я, — испорченный щенок в дешевой зеленой куртке.
— Да что я такого сказал? — воззвал к обществу молодой преподаватель, разводя руками совсем как ученик в "Тайной вечери" Леонардо.
— Ну будет, будет, — сказал Шейд. — Я уверен, Чарльз, что наш юный друг вовсе не желал оскорбить вашего государя и тезку.
— Да он и не смог бы, когда бы и пожелал, — безмятежно сказал я, все обращая в шутку.
Геральд Эмеральд протянул мне руку, — и сейчас, когда я пишу эти строки, она все еще остается протянутой.
116
Строки 895-900: Чем я тучней ... подбрюдок
Вместо этих гладких и несколько неприятных стихов в черновике значится:
895 Что ж, я люблю пародию — ведь тутПоследний остроумия приют:"Когда Натуру Дух одолевает,Натура вянет, — Дух околевает".Да, мой читатель, Поп.
117
Строка 920: Так дыбом волоски
Альфред Хаусман (1859-1936), чей сборник "Тhe Shropshire Lad" спорит с "In Memoriam" Альфреда Теннисона (1809-1892) за право зваться высшим, возможно (о нет, долой малодушное "возможно"), достижением английской поэзии за сотню лет, где-то (в Предисловии?) говорит совершенно противное: в восторге вставшие волоски ему бриться только мешают. Впрочем, поскольку оба Альфреда наверняка пользовались опасным лезвием, а Джон Шейд — ветхим "жиллетом", противоречие вызвано, скорее всего, различием в инструментах.
118
Строка 922: Наш Крем
Небольшая неточность. В известном рекламном мультфильме, о котором идет здесь речь, усы подпирает пузырящаяся пена, ничем на крем не похожая.
За этой строкой мы находим в черновике вместо строк 923-930 следующий, слегка затертый вариант:
Любой художник мнит ничтожным век,В котором он рожден, мой — хуже всех:Век, мнящий, будто бомбу иль ракетуЛишь немец может сотворить, при этомЛюбой осел тачает эту жуть,Век, в коем селенографа надутьСпособен всякий хват, потешный век,Где доктор Швейцер — умный человек.
Перечеркнув написанное, поэт опробовал иную тему, но отставил также и нижеследующие строки:
Британия, где ввысь поэт взлетал,Желает ныне, чтоб Пегас пахал,Поэт — ишачил. Нынешний пролаза,Идейный сыч, прозаик пучеглазый,"Романов социальных" подпевалаПятнит страницы копотью и салом.
119
Строка 929: Фрейд
Мысленным взором я снова вижу поэта, буквально упавшего на газон, бьющего по траве кулаком, дергаясь и подвывая от хохота, — и себя, доктора Кинбота, — по бороде моей катятся слезы, но я все же пытаюсь внятно зачитывать разные лакомые кусочки из книги, которую я стянул в аудитории: это ученый труд по психоанализу, используемый в американских университетах, повторяю, используемый в американских университетах. Увы, в моей записной книжке сохранились лишь две цитаты:
"Заметив, что учащийся ковыряет в носу вопреки любым приказам противуположного толка или просовывает палец в пуговичную петлю, ... осведомленный в анализе педагог понимает, что аппетиты, которые проявляет в своих фантазиях этот сластолюбивый молодой человек, не знают границ."
(Цитируется проф. Ц. по книге д-ра Оскара Пфистера "Психоаналитический метод", Нью-Йорк, 1917, с.79)
"Шапка из красного бархата в немецком варианте "сказки о Красной Шапочке" символизирует менструацию."
(Цитируется проф. Ц. по книге Эрика Фромма
"Забытый язык", Нью-Йорк, 1951, с.240)
Неужели эти шуты и впрямь верят во все, чему они учат?
