Красном шатре, где дни струятся плавным потоком, поскольку дар Инанны проходит через нас, очищая тело от смерти прошлого месяца и возрождая его к новому месяцу жизни; о, там женщины возносят благодарность за отдых и восстанавливают силы, обладая знанием, что жизнь зарождается между наших ног, и за жизнь эту платят кровью. - Лия взяла меня за руку и добавила: - Я говорю это тебе заранее, дочь моя, хотя ты еще и не скоро войдешь в шатер, чтобы праздновать новую луну со мной и тетушками. Ты станешь женщиной, окруженная любящими руками, мы проведем тебя верным путем, примем твою первую кровь, позаботимся о том, чтобы она вернулась в утробу Инанны, к праху, из которого были созданы первый мужчина и первая женщина. К праху, смешанному с ее лунной кровью. Увы, многие из дочерей Инанны забыли тайны ее дара, повернулись спиной к Красному шатру. Жены Исава, дочери Эдома, которых презирает Ревекка, не учат своих дочерей этим тайнам, не совершают церемонию, когда те достигают совершеннолетия. Они относятся к девочкам, как к животным, оставляя несчастных в одиночестве в дни первой крови, в темные дни новолуния, без вина и без материнского совета, не приветствуют тех, кто принесет новую жизнь, не возвращают первую кровь земле.
Они забыли откровение, которое является священным для женщин, они позволяют мужчинам демонстрировать кровавые простыни своих дочерей, но даже самое мелкое и самое жалкое божество не потребует такого унижения.
Тут мама замолчала, заметив мое замешательство. Она погладила меня по голове и мягко сказала:
- Ты пока еще не можешь все это понять, Дина. Но скоро ты узнаешь обо всем, и я позабочусь о том, чтобы женщины приняли тебя с надлежащими церемониями и с искренней нежностью. Ничего не бойся.
К тому времени, как она завершила свои объяснения, уже совсем стемнело. До нас донеслись песнопения в честь Праздника ячменя, и Лия встала, протягивая мне руку. Мы вышли наружу, чтобы наблюдать за приношениями, сжигаемыми на алтаре у самого высокого дерева. Звучала чудесная музыка. Деборы водили хоровод, танцевали, отбивая ритм ладонями. Они крутились, приседали, прыгали и раскачивались, словно ими овладел единый разум, словно бы они составляли единое тело, и я поняла желание Тавеи присоединиться к их танцу.
Адат уехала ночью, забрав с собой мою несчастную подругу: ее, полуживую, с кляпом во рту, чтобы заглушить крики, привязали к спине осла, словно агнца, приготовленного для жертвоприношения.
В дни, оставшиеся до нашего отъезда, я избегала бабушки, держась рядом с матерями. Я хотела поскорее покинуть это место, но, когда мы уже приготовились вернуться в Суккот, Лия пришла, донельзя мрачная, и объявила:
- Бабушка сказала, что ты должна остаться здесь, в Мамре, на три месяца. Ревекка говорила с твоим отцом, всё устроено без моего… - Она осеклась, увидев выражение моего лица. - К сожалению, ни я, ни Зелфа не сможем побыть здесь с тобой. Ревекка хочет, чтобы осталась только ты. Это большая честь. - Лия взяла мое лицо в ладони и нежно добавила: - Мы снова будем вместе, когда созреет пшеница.
Я не плакала. Я испугалась и рассердилась, но я не желала лить слезы, а потому плотно сжала губы, дышала носом и старалась не моргать.
Уж не знаю, как я всё это выдержала, когда стояла там, наблюдая за тем, как силуэт Лии становится всё меньше и меньше, а затем исчезает за горизонтом. Впервые в жизни я осталась совсем одна: без мамы, без теток и даже без братьев. Я чувствовала себя, как брошенный ребенок, но не плакала. Я повернулась спиной к «деборам», которые с тревогой наблюдали за мной, и глаза мои были сухими.
Только по ночам, оставшись одна в своей постели и уткнувшись лицом в одеяло, я рыдала до тех пор, пока не начинала задыхаться. Каждое утро я просыпалась в недоумении и растерянности, а потом вспоминала, что меня бросили одну в шатре Ревекки.
Воспоминания о тех месяцах в Мамре кажутся бледными и расплывчатыми. Когда я вернулась к матерям, они были разочарованы тем, что я не смогла ничего рассказать о чудесах, которые видела, и о тайнах, которые узнала. Я словно бы прошла через пещеру, наполненную драгоценностями, но вынесла оттуда только пригоршню серой гальки.
Да, в моей памяти осталось не так уж и много.
Помню, что раз в семь дней бабушка устраивала представление с выпечкой хлеба. Всю оставшуюся неделю она не прикасалась к женской работе, не месила тесто и не делала хлебов. Но на седьмой день она брала муку, воду и мед, смешивала их и лепила, приносила в жертву кусочек треугольного хлеба «для Царицы Небесной» - так она шептала тесту, прежде чем отправить его в печь.
Я сомневалась, что Царицу Небесную могут заинтересовать приношения Ревекки - сухие и абсолютно безвкусные.
- Ну разве они не хороши? - спрашивала бабушка, когда хлебы вынимали из печи.
Я покорно кивала и ела их, обильно запивая свою порцию водой, выпивая все, что мне давали. К счастью, прислужницы были гораздо лучшими мастерицами и их хлебы выходили достаточно сладкими и мягкими, достойными любой царицы. Тем не менее, готовя всякий раз свое пресное тесто, бабушка шепотом сообщала мне, что готовится небольшой праздник, - и только в эти мгновения глаза ее озарялись улыбкой.
Рано утром я должна была приходить во внутренний шатер Ревекки, чтобы помочь ей с омовениями перед встречей с паломниками, ежедневно приезжавшими в священную рощу. Я приносила ее ларец, где хранилось великое множество всевозможных благовоний и притираний для лица, запястий, подмышек и лодыжек; были там также специальные снадобья против морщин под глазами и кисловатая настойка для полоскания горла. Затем на свет извлекались краски, Ревекка тщательно подбирала цвета для губ, глаз и щек. Она говорила, что самое главное - это источать запах сладости, и ее дыхание всегда было наполнено мятой, которую она жевала утром и вечером.
Казалось, бабушка вообще не нуждалась в отдыхе. Она мало ела и постоянно была чем-то занята. Она критиковала всех, кроме своих сыновей, причем явно отдавала предпочтение Иакову, вечно нахваливая его красоту и его замечательных отпрысков, хотя было очевидно, что бабушка во всем зависела от моего дяди. Раз в два дня из Сеира от него прибывали посланники, которые тут же спешили обратно. Ревекка то просила Исава доставить дополнительную меру ячменя, то поручала найти мясо, достойное стола его матери. Раз в две недели Исав приезжал сам, и руки его были
