Еще один пост. Пропуск…
— Подождите!..
— Да? — я обернулся.
— Простите… Вы меня не узнаете?
— Узнаю, — кисло сказал я. — Как не узнать? Вы Глеб Ипатьевич Вустрый, государственный разъяснитель третьего ранга. Бывший государственный разъяснитель. Теперь вы стоите в засаде и ждете меня. Мне представляться нужно?
— Нет, нет! — Он расцвел и заулыбался. — Я вас знаю. Я вас даже помню, хотя видел только один раз, у меня вообще очень хорошая память. Мне порекомендовали обратиться к вам…
— Кто? — перебил я.
Улыбка Глеба Ипатьевича была обаятельной.
— Разве это так уж важно?..
Я решительно повернулся и зашагал прочь.
— Подождите! — отчаянным голосом вскрикнул за моей спиной Глеб Ипатьевич. Я подождал. Мне было все равно. И уже было ясно, что он просто так не отстанет.
Он подбежал ко мне суетливой рысцой.
— Кто вам порекомендовал обратиться ко мне?
— Алла Хамзеевна, — покаянно сказал он. — Вы должны ее помнить, она ведь когда-то работала с вами, а теперь она фасовщица пайков… Она… мне порекомендовала… предупредила только, чтобы я не ссылался…
— Вы ищете работу? — спросил я. Он усиленно закивал. — И вас, конечно, не устроит ни повстанческий отряд, ни подразделение по борьбе со снегом… — Я ухмыльнулся, глядя, как человек мужественной внешности сдувается на глазах, точно дефектный воздушный шарик, — вот уже скукожился и заморщинил, а скоро останется одна цветная тряпочка… — Вы боитесь повторной мобилизации, притом у вас обострение язвы желудка на базе тылового пайка и четверо детей, поэтому вы ищете работу по своей основной специальности. Высоко вы не летаете, и вас бы устроило место инструктора при мобилизационном пункте. Угадал?
— Нет, — с несчастным видом произнес Глеб Ипатьевич. — Нет у меня детей… Совсем нет. А язва есть, это вы верно…
— А Государственная Евгеническая? — мстительно осведомился я. — Как же насчет четверых детей на семью?
На Глеба Ипатьевича было жалко смотреть. Цветная тряпочка съеживалась и сморщивалась — казалось, она вот-вот пропадет совсем и государственный разъяснитель скончается у меня на руках в штабном коридоре.
— Что вы умеете делать? — спросил я.
— Работать, — мгновенно воспрянул Глеб Ипатьевич. — Разъяснять, пропагандировать… и многое другое… мне говорят, что теперь это не нужно, но это же абсурд, вы понимаете, так никогда не бывает… Вы поверьте мне пожалуйста, я очень хорошо умею работать с людьми, у меня за всю жизнь были только поощрения, ни одного взыскания… Вот смотрите! — Он мгновенно, как кольт из кобуры, выхватил из кармана пачку каких-то листков разного калибра; некоторые из них, выскользнув из рук, рассеялись по сквозняку, и он кинулся их ловить. — Ни одного! — торжествующе кричал он, бегая и размахивая руками. — Только поощрения за отличную работу! Вы еще не представляете себе, какую я могу принести пользу, но вы в этом сами убедитесь, даю вам слово…
— Спасибо, — сказал я, поворачиваясь, — не нужно.
Глеб Ипатьевич вдруг метнулся ко мне и рухнул на колени. Отшатнуться я не успел, и он ухватился руками за мои ноги. Из его глаз по обмороженным шелушащимся щекам катились мутные слезы.
— Подождите! Я могу…
— Работать с людьми? — спросил я, пытаясь освободиться. — Извините, не требуется. Да встаньте же!..
Он все цеплялся за мои ноги. Вырваться я не мог, а бить его по голове пока не хотелось.
— Нет! — кричал Глеб Ипатьевич. — Не отказывайте мне, умоляю вас… Вы еще не знаете, что я могу! У меня прекрасная наследственность! Прекраснейшая, вы понимаете? Один из тысячи! Вот справка… — Он судорожно начал перебирать свои листки, отыскивая нужный, и мне удалось освободиться. — Вот она! Вот! Мои дети с огромной вероятностью не будут дубоцефалами. Нет, нет, подождите… — Он проворно полз за мной на коленях. — Я знаю, что сейчас это никому не нужно, но ведь наступят времена, когда таких, как я, будут искать! Да вы же разумный человек, сразу видно… Настанет день, когда таких, как я, будут искать, чтобы продолжить человеческий род, и не найдут… Ведь не найдут же!.. Человечество вымирает, это теперь ясно каждому. Господи, ну за что меня, за что!.. Я еще не стар… я могу… мои дети могут стать первыми детьми нового человечества…
— Четверо на семью? — спросил я.
— Больше! — замахал руками Глеб Ипатьевич. — Много больше! Я готов! Столько, сколько потребуется, поверьте мне…
Я засмеялся. Смеялось мне легко, как давно уже не смеялось. Весь ужас и вся боль сегодняшнего дня уходили в идиотский смех, как в громоотвод. Этот корчащийся передо мной, недораздавленный по чьей-то забывчивости полусумасшедший слизняк, потомок и предок слизняков, глядящий на меня снизу вверх преданными собачьими глазами, был совершенно искренен!
— Хорошо, — сказал я, отсмеявшись. — Зайди завтра. И перестань скулить, дурак. Обещать ничего не могу, но если завтра ты рассмешишь меня так же, как сегодня, я поделюсь с тобой своим пайком.
4
Экспертный совет занимал два этажа в правом крыле здания. Здесь было относительно тепло; перед стальной дверью, украшенной надписями, запрещающими шуметь, входить без дела и сморкаться на пол, скучал часовой в обыкновенной полевой форме. Он имел человеческий вид, и я против воли остановился послушать его рассуждения о том, что хотя прошлая зима выдалась холоднее, чем нынешняя, но зато тогда не было таких жутких ветров, и с чего бы они нынче взялись? Я рассказал ему о бурлящей на точке замерзания Атлантике, а он, возражая, поведал мне свою гипотезу, согласно которой уцелевшим представителям Лиги Перемен удалось-таки склонить объединенные нации к принятию мер по скорейшему установлению Территориально-Климатической Справедливости, благодаря чему в связи с изменением угла наклона земной оси наблюдается некоторое избыточное неспокойство атмосферы, каковое, по его мнению, должно полностью прекратиться в точности через триста восемьдесят семь лет, так что для паники нет абсолютно никаких оснований… Я подтвердил, что оснований и впрямь нет, и, когда мне по проверке пропуска было позволено пройти за стальную дверь, мы расстались вполне довольные друг другом.
Кое-кто из знакомых был на месте. Сновал вспомогательный персонал, тускло светились экранчики музейных компьютеров. Где-то ругались. В ближайшей зарешеченной комнате хлебали чай и звали составить компанию, но я отклонил. Эксперт по специсследованиям поймал меня за рукав и выразил благодарность за доставленного адаптанта — перспективный экземпляр. Эксперт по транспорту меня не узнал и проводил удивленным взглядом. Эксперт по энергетике узнал и сделал серьезную попытку затащить к себе, чтобы засадить за проверку расчетов, это надо было сделать, и я обещал, но — позже, позже… Эксперт по мобилизационной тактике заступил мне дорогу и, поминутно утирая шею и оглядываясь, заставил выслушать туманную речь, пересыпанную намеками на назревшую необходимость смены тем или иным путем некомпетентного и впавшего в волюнтаризм командования, при котором лучшим умам Экспертного Совета приходится играть жалкую и унизительную роль, — он все время спрашивал мое мнение, и мне опять удалось отделаться шуткой… Уже на излете меня настиг приказ быть к ночи в пятом Особом отряде, потому как на его участке просматривается непонятная активность противника, и я, обернувшись, показал пятерней, что понял правильно: в пятом так в пятом… Бойля я нашел в той же каморке без окон, которую сам же отвел ему под рабочее помещение. Тут он и спал. Тут он и ел, тут он и консультировал, когда к нему как к единственному специалисту по сущности адаптантов обращались с просьбой о консультации. Сейчас он сидел за проектором и изучал микрофильмы из недавно захваченного нами архива — черт знает, что это был за архив, но, видимо, документы попадались интересные, поскольку Бойль был полностью поглощен работой и закаменел на своем табурете. За последние дни старик еще больше высох, корм, тепло и безопасность не шли ему впрок.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
