После обеда Дэвид с дядей уходят на веранду покурить. Дэвид захватил с собой сигары — дешёвые, конечно, но всё же! — и запах, сладкий, острый и только совсем немного маслянистый — вплывает в окна, переплетается с их голосами, наполняет дом голубым дымком. Рейчел и тётя Кэрол сидят в столовой, попивают кофе — жиденький, цвета воды, остающейся в раковине после мытья посуды. Сверху доносится топоток: Дженни сейчас примется доставать Грейс, пока не надоест, после чего заползёт в постель, унылая и недовольная, и, убаюканная монотонностью очередного дня, наконец, уснёт.
Я мою посуду — её гораздо больше, чем обычно, поскольку Кэрол настояла на том, чтобы приготовить суп (горячий морковный, которой мы глотали, обжигаясь и исходя пóтом), к тому же ещё в меню было жаркое, тушёное в чесночном соусе, со спаржей, возможно, выловленной с самого дна корзины с овощами и таким образом спасённой от помойки, да упаковки застарелого печенья. Не знаю как кто, а я объелась. Приятная сытость, тепло горячей воды, в которой я мою посуду, неспешное течение родственной беседы, топоток ног наверху и голубой дымок с веранды навевают сон. Наконец-то Кэрол спохватывается и спрашивает Рейчел о детях, та заводится на тему о том, какие они молодцы, да чего они только не умеют (словно затвердила список их достижений наизусть, да и то — с трудом): Сара уже начала читать, а Эндрю сказал своё первое слово, хотя ему ещё только тринадцать месяцев.
— РЕЙД, РЕЙД. ЭТО РЕЙД. ОСТАВАЙТЕСЬ НА СВОИХ МЕСТАХ И НЕ ПЫТАЙТЕСЬ ОКАЗАТЬ СОПРОТИВЛЕНИЕ...
Громовой голос, внезапно донёсшийся снаружи, заставляет меня подскочить на месте. Рейчел с Кэрол перестают болтать и прислушиваются к доносящемуся с улицы шуму. Дэвида и дяди Уильяма тоже не слышно. Даже Дженни и Грейс прекратили валять дурака наверху.
На улице бедлам. Звук сотен и сотен ботинок, топочущих в отдалении, и этот ужасный голос, усиленный рупором: «ЭТО РЕЙД. ВНИМАНИЕ, ЭТО РЕЙД. ПРИГОТОВЬТЕ ВАШИ УДОСТОВЕРЕНИЯ...»
Ночь, когда идёт рейд. На ум мгновенно приходит Ханна. Вечеринка. Комната начинает кружиться. Я хватаюсь за кухонный стол, пытаясь устоять на ногах.
— Вот странно, опять рейд, — слышу я голос Кэрол из столовой. — Предыдущий был, кажется, всего каких-то несколько месяцев назад.
— Да, восемнадцатого февраля, — подтверждает Рейчел. — Я точно помню. Нам всем пришлось выйти на улицу, даже детям. В ту ночь были какие-то проблемы с ЕСП. Мы стояли полчаса по колено в снегу, пока они нас проверяли. Эндрю после этого заболел воспалением лёгких и мучился две недели.
Она рассказывает эту историю, словно ничего особенного, так, как если бы бедняге Эндрю ботинок не на ту ногу надели.
— Да что ты. Проверка длилась так долго? — Кэрол прихлёбывает кофе.
Голоса, топот, разряды помех в рациях приближаются. Рейдерные группы движутся, как единое тело — от дома к дому, иногда врываясь во все дома на улице подряд, иногда пропуская целые кварталы, а иногда проверяя через одного. Как повезёт. Всё дело случая. Или, по крайней мере, должно выглядеть делом случая. Некоторые дома почему-то становятся целью набегов чаще других.
Но даже если твой дом и не значится в списке особо подозреваемых, ты всё равно можешь оказаться по пояс в снегу, и стоять там часами, вроде Рейчел и её семьи, пока регуляторы и полиция проверяют, тот ли ты, за кого себя выдаёшь. Или — что ещё хуже — пока рейдеры обшаривают твой дом, ломая стены в погоне за признаками «подозрительной деятельности». В ночи, когда силовики производят рейды, законы, охраняющие частную собственность, отменяются. Да и все остальные законы тоже.
Все мы слышали рассказы, от которых волосы встают дыбом: о том, как беременных раздевали догола и ощупывали перед всеми присутствующими, о том, как людей сажали в тюрьму на два, а то и три года лишь за косой взгляд в сторону полисмена или за попытку помешать регулятору войти в какую-то определённую комнату.
— ЭТО РЕЙД. ЕСЛИ ВАС ПОПРОСЯТ ВЫЙТИ ИЗ ДОМУ, УБЕДИТЕСЬ, ЧТО ИМЕЕТЕ ПРИ СЕБЕ ВСЕ НЕОБХОДИМЫЕ ДОКУМЕНТЫ, ВКЛЮЧАЯ УДОСТОВЕРЕНИЯ ЛИЧНОСТИ НА ДЕТЕЙ ВОЗРАСТОМ ОТ ШЕСТИ МЕСЯЦЕВ И ВЫШЕ... ЛЮБОЙ, КТО ОКАЖЕТ СОПРОТИВЛЕНИЕ, БУДЕТ ЗАДЕРЖАН И ДОПРОШЕН... ЛЮБОЙ, КТО ЗАДЕРЖИТСЯ С ПРЕДОСТАВЛЕНИЕМ ДОКУМЕНТОВ, БУДЕТ ОБВИНЁН В НАРУШЕНИИ...
Они где-то в конце нашей улицы. Потом через несколько домов от нас... Потом через пару домов от нас...
Нет. Рядом с нами, в соседнем доме. Слышу, как собака Ричардсонов заливается истошным лаем. Потом — как извиняется миссис Ричардсон. Опять лай, а потом кто-то (один из регуляторов?) бормочет себе что-то под нос, и я слышу несколько глухих ударов и жалобный визг. Потом кто-то говорит: «Чем тебе несчастная тварь помешала?», другой отвечает: «А что? Подумаешь, шавка блохастая...»
Потом какое-то время тихо, лишь случайное квохтанье рации, чей-то голос, бубнящий в телефон личные номера для проверки, да шорох бумаг.
Потом:
— Всё в порядке. Можете быть свободны.
И опять топот сапог.
И как бы ни были Рейчел с Кэрол беспечны, обе напрягаются, когда сапожищи громыхают мимо нашего дома. Вижу, как у Кэрол белеют костяшки пальцев, вцепившихся в чашку с кофе. У меня самой сердце прыгает, как кузнечик.
Но на этот раз пронесло. Рейчел испускает громкий вздох облегчения. Слышно, как регуляторы колотят в дом дальше по улице: «Откройте! Это рейд...».
Чашка Кэрол с дробным стуком опускается на блюдце, отчего я вздрагиваю всем телом.
— Как глупо, не правда ли, дорогая? — говорит тётя, пытаясь выдавить из себя смешок. — Даже когда не чувствуешь за собой ничего предосудительного, всё равно всю душу переворачивает.
Ощущаю непонятную боль в руке и обнаруживаю, что цепляюсь пальцами за кухонный стол, словно от прочности хватки зависит моя жизнь. Не могу расслабиться, не могу успокоиться, несмотря на то, что стук подошв о тротуар затихает вдали, голос, доносящийся из рупора, всё более неразличим, пока вообще не оказывается за пределами слышимости. Единственное, о чём могу думать — это о группах рейдеров. В иные ночи их бывает не меньше пятидесяти штук. Они наводняют Портленд, прочёсывают улицы в поисках тех, кого можно обвинить в непочтительном поведении и неповиновении по отношению к властям. А заодно и тех, кого нельзя.
А где-то там Ханна! Танцует, кружится, рассыпает улыбки, белокурые волосы развеваются за спиной, а вокруг — парни, и музыка — недозволенная музыка — гремит из динамиков. Еле подавляю неимоверно сильный приступ тошноты. Даже думать неохота, что случится с нею — со всеми, собравшимися там — если их застанут на месте преступления.
Единственное, на что остаётся надеяться — это что она ещё не появилась на вечеринке. Может, она слишком долго одевалась и прихорашивалась (а что, это в её духе, она ужасная копуша и всегда и всюду опаздывает) и может, ещё не вышла из дому, когда начались рейды. Даже Ханна не отважится высунуть нос на улицу, когда идёт рейд. Это равноценно самоубийству.
