Тирза Роджерз, танцовщица из Новой Зеландии, получила многие роли Бутсовой и имела большой успех. Чувствовалось, что зрители ощущали особую гордость от того, что в труппе Павловой есть по крайней мере одна танцовщица если и не из Австралии, то с Антиподов. Она была восхитительной Сванильдой в «Коппелии», и ее сильная техника венчалась большим очарованием и артистизмом. Мы все очень сожалели, что она не продолжила выступать в балете, но контракт, который ей предложили, был настолько соблазнительным, что против него трудно было устоять. Возможно, каждый из нас принял бы такое же решение!
Гопак включили во вторую программу, а меня пригласили позировать для художника, у которого вскоре должна была состояться выставка. Я был чрезвычайно польщен и через день-другой прибыл в студию со своим костюмом. Это была очень маленькая грязная студия, заставленная старыми мрачными холстами, рамами, палитрами, жестяными банками, бумагой и красками. Я переоделся в уголке, пока художник передвигал весь этот хлам, чтобы освободить место, где я смог бы позировать в присядке – вытянув одну ногу, а руку согнув над головой. Интересно, что сказал бы Кузьма, если бы увидел, что костюм, принадлежащий труппе, находится в таком неприглядном месте. Я оставался в этом положении около двух часов, когда художник сказал: «А теперь достаточно, не беспокойтесь о руке, для нее мне сможет попозировать утром кто-нибудь другой!» С усилием сохранив самообладание, я с трудом удержался от того, чтобы сплюнуть.
Несколько дней спустя мы с Обри Хитчинзом получили приглашения на частный просмотр. Мы отправились туда, и увиденное произвело на нас не слишком большое впечатление. Мы чуть не взорвались, когда услышали, как пожилая женщина захлопала в ладоши и воскликнула: «Это мой дорогой маленький мальчик!» Так что, несмотря на руку, сходство было очевидным. Впоследствии нас познакомили, и мы стали друзьями на долгие годы.
Мы сочли Театр его величества не слишком удобным, артистические уборные оставляли желать лучшего. Я спрашивал у всех, кого только встречал, об аборигенах, так как мне хотелось увидеть их танцы, но, похоже, никто в Мельбурне о них не знал. Единственная информация, которую удалось получить, исходила от человека, жившего в деревне; он подарил мне бумеранг и вумеру (копьеметалку), сделанные племенем викторианских аборигенов, которое теперь вымерло. Другой человек, от которого я получил какую-то помощь, – престарелый представитель второго поколения мельбурнцев, чья покойная тетушка вспоминала, как «толпы черных» расположились лагерем поблизости, там, где сейчас Фитцрой-Гарденз. В последний вечер выступлений в Мельбурне мы впервые познакомились с австралийским обычаем. В Мексике сцена была покрыта шляпами, а в Австралии ленты серпантина заструились изо всех уголков зала, а мы ходили взад и вперед по сцене, раскланиваясь с публикой до тех пор, пока не погрузились по колени в многоцветные ленты.
Поездка в Сидней стала для нас настоящим приключением. Мы покинули Мельбурн ранним вечером чрезвычайно усталые. Если бы мы были в Соединенных Штатах, то позвали бы проводника, чтобы он приготовил постели, но нам пришлось ждать, пока мы доберемся до границы с Олбери, прежде чем отправиться спать, – железнодорожная колея там менялась, и викторианские вагоны не подходили к рельсам Нового Южного Уэльса. То, что нам пришлось выходить из дневных вагонов и переносить свой багаж в поезда Нового Южного Уэльса, можно скорее назвать скукой, чем приключением. Нас предупредили, что то же самое придется проделать в Тувумбе, когда будем переезжать в Квинсленд из Сиднея. Павлова была изумлена.
– Как так может быть, что в одной стране все так отличается? – спрашивала она. – В Европе, где так много стран, можно разъезжать повсюду без пересадок.
Но, как и всем нам, ей пришлось смириться с этим.
Мы танцевали в Театре ее величества (он не был Театром его величества в те дни), который был удобнее, чем мельбурнский театр (это место теперь занимает «Вулворт»!). Мельбурнский успех повторился в Сиднее. Единственная странность, которую я припоминаю, – это холодный прием «Вакханалии» – занавес опустился, и не раздалось ни единого хлопка. Когда я выразил свое недоумение по этому поводу сиднейскому знакомому, он объяснил мне, что тема танца неприятна!
Меня познакомили с некоторыми людьми в Сиднее, но сближался я с ними медленно и теперь так вспоминаю свое первое воскресенье: пасмурный день с проливным дождем, единственная живая нота – присутствие в отеле восхитительной безумной Руфины и прекрасной Нины. Залевский тоже был там и, казалось, как эхо, вторил ужасной непогоде, разыгравшейся снаружи, играя на губной гармонике, чтобы составить самому себе компанию! Интересно, понимают ли люди, какими одинокими ощущают себя актеры за границей и каким унылым кажется воскресенье без друзей в городе, где нечего делать. Лично я ненавижу играть по воскресеньям, но, должен отметить, что работа театров по воскресеньям – общественная служба, в которой артисты должны охотно принимать участие. По будням в отеле проходил другой дивертисмент – Стефани Десте, танцовщицы из «Роз-Мари», имевшей обыкновение упражняться с кастаньетами в ожидании лифта.
В начале нашего пребывания в Сиднее меня посетил бледный молодой человек с гладко зачесанными черными волосами и довольно выпуклыми глазами. Он хотел, чтобы я обучал его русским танцам. Я объяснил, что у меня нет студии, но молодой человек заверил меня, что может все уладить. Я предоставил ему решать этот вопрос и спросил, как его зовут.
– Бобби Хелпман, – ответил он.
Несколько дней спустя я отправился в студию в Пейлингс-Билдингс, чтобы дать ему урок. В студии находились какие-то люди и явно собирались остаться на урок. Я заявил, что сожалею, но это частный урок, и я не могу позволить никому присутствовать в студии. Так я выставил Френсис Скалли из ее собственной студии! Но она была славной женщиной и не затаила на меня злобы. Бобби продолжал брать уроки в течение всего сиднейского сезона, и однажды я сказал ему:
– В этой стране не слишком хорошо относятся ктанцующим мужчинам. Мне кажется, будет лучше, если вы станете называть себя Робертом, а не Бобби, и добавите к фамилии второе «Н», это придаст имени немного иностранный оттенок, и оно станет более приемлемым для публики.
Бобби последовал моему совету, и я слышал, как говорили, будто его дала ему цыганка. В следующий раз, когда мы исполняли «Дон Кихота», нам довелось стать свидетелями пророческого видения будущего великого комического танцовщика: в центре сцены стоял Бобби, облаченный в желтый костюм тореадора, созданный Коровиным, в огромной белой шляпе, и смотрел на окружающий мир, словно маленький лорд Фаунтлерой, лишенный своих кудрей.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
