Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Иными словами, горести, преследовавшие Абеляра, были плодами настоящей клеветнической кампании.
На чем основаны подобные подозрения? Мы не видим никаких следов клеветнических измышлений в тех проповедях и письмах Норберта и Бернара, что дошли до нас. Самое большее, что можно предположить, в трактате Бернара Клервоского „De baptismo“, адресованном Гуго Сен-Викторскому, были перечислены и разоблачены ошибки, приписываемые Абеляру, но имя его там не называется. Правда и то, что все наследие как Норберта, так и Бернара не дошло до нас полностью, и, конечно, биографы вольно или невольно могли умолчать о некоторых эпизодах их жизни.
Но можно задаться и вопросом, в какой мере Абеляр был жертвой собственного поведения и своей позиции. Бесспорно, в нем была какая-то неуравновешенность, в его душе жили недоверие и опасения, питаемые к себе подобным, и с возрастом все эти страхи обострялись и углублялись. Беды, обрушившиеся на Абеляра, весьма своеобразно на него повлияли, „привили ему вкус к горю“, и так как он был сосредоточен на себе самом, то стала развиваться склонность видеть в других людях лишь врагов и завистников. Проследить, как углублялась эта ипохондрия, можно, вчитываясь в главы „Истории моих бедствий“: если суждения Абеляра о других и вызывают сомнения, то нельзя не поражаться тому, насколько трезво и точно он анализирует свои действия и судит о себе. Уже тогда, когда Абеляр бежал из Сен-Дени, он заявил, что, находясь в отчаянии, воображал, будто против него „строит козни и составляет заговор целый свет“. Именно это произошло с ним вновь и в Параклете: „Бог да будет мне свидетелем, всякий раз, когда я узнавал о каком-либо собрании лиц духовного звания, то не мог не думать, что оно было созвано с целью моего осуждения“. Печальных воспоминаний о Суассонском соборе вполне достаточно для того, чтобы оправдать подобные предположения, но, быть может, и склад ума Абеляра способствовал возникновению всяческих страхов и подозрительности, превращавшихся постепенно в манию преследования; можно, пожалуй, даже задаться вопросом о том, как развивались бы события, будь Абеляр менее сосредоточен на себе самом. Быть может, он тогда легче преодолевал бы свои страхи… и судьба его сложилась бы иначе…
Однако все эти опасения, обоснованные или мнимые, оказались достаточно сильны, чтобы вынудить Абеляра покинуть Параклет. Сам Абеляр так описывает те, порой весьма экстравагантные планы, которые как бы сами собой возникали у него под воздействием всяческих страхов: „Господу ведомо, как часто я впадал в столь великое отчаяние, что помышлял о бегстве из христианского мира и о переселении к язычникам, с тем чтобы там ценой уплаты некоей дани купить себе право жить по-христиански среди врагов Христа. Я говорил себе, что язычники окажут мне радушный прием, поскольку обвинения, выдвинутые против меня, заставят их усомниться в моих чувствах и воззрениях христианина, а потому они будут питать надежду легко склонить меня к идолопоклонству“.
Тем временем до Абеляра дошло поразительное известие: монахи одного дальнего монастыря, расположенного в Бретани, в епископстве Ваннском, избрали его отцом-настоятелем. Речь идет о монастыре Святого Гильдазия Рюиского, который находился недалеко от родных мест Абеляра. Возможно, именно это обстоятельство, а также слава Абеляра и предопределили выбор монахов. Абеляр поспешил ответить на сей „призыв“ согласием, ибо, по его словам, был чрезвычайно утомлен теми притеснениями, которым он подвергался, и теми обидами, что сыпались на него в изобилии. Быть может, школа причиняла ему слишком много хлопот, быть может, мысль о том, что он будет управлять аббатством самовластно, польстила ему, ибо в силу своего нового положения он, согласно канону, становился равным Сугерию из Сен-Дени и Бернару из Клерво. Увы, надеждам и чаяниям Абеляра суждено было столкнуться с жестокой реальностью: „Местность дикая, варварская, язык ее жителей мне был незнаком, народ проживал там грубый и необузданный, а образ жизни монахов в монастыре был таков, словно они не ведали никакой узды“.
Сен-Жильда сегодня летом представляет собой живописное курортное местечко, где толпы отдыхающих собираются у очень красивого храма, сохранившего со времен Абеляра свою строгую, даже суровую архитектуру и великолепные капители в том виде, в каком, вероятно, видел их и он. Но когда курорт с приходом зимы пустеет и над ним начинают завывать ветры, приносимые бурями, тогда там без труда можно вновь ощутить чувство заброшенности, удаленности от мира, одиночество, то чувство „края земли“, о котором говорится в письме Абеляра и которое он испытывал, глядя на простиравшуюся перед ним плоскую, голую, поросшую чахлыми, редкими деревцами равнину, где вдоль берега возвышаются одинокие скалы, словно свидетели медленного, происходившего на протяжении тысячелетий неумолимого и неотвратимого наступления океана на сушу. Бретань, и в наши дни столь резко отличающаяся от всех других районов Франции, Бретань, сохранившая в наших глазах свой странноватый, несколько даже чужеродный характер, в XII веке действительно казалась краем диким, непостижимым и неприступным для пришельца из Иль-де-Франса. Власть сюзерена и авторитет сюзерена (а таковым вскоре предстояло стать королю Англии Генриху Плантагенету, а потом — его сыну) для местных владетельных сеньоров на протяжении долгого времени были понятиями более или менее теоретическими. Однако в Бретани находилось множество монастырей, и искусство романского стиля там процветало, находя свое воплощение в местном граните, вроде бы непокорном резцу, этому орудию труда резчика по камню. Вне всякого сомнения, реформаторское движение в церковной сфере затронуло тогда еще только узкую полоску Бретани: Нант, и его окрестности.
Прибытие Абеляра в монастырь Святого Гильдазия послужило появлению забавной истории, которую рассказывали долго — даже в следующем веке. Итак, легенда гласит, что Абеляр, добравшись „до места назначения“, оставил своих лошадей на постоялом дворе, а сам направился в монастырь пешком, закутавшись в рваный плащ; монахи его якобы приняли весьма нелюбезно и отправили ночевать в монастырский приют среди бродяг и нищих, коим в ту пору всякая обитель давала убежище. На следующий день он прибыл в монастырь вновь, но на сей раз с большой пышностью, на своих лошадях и в окружении слуг; монахи якобы засуетились, принялись оказывать ему знаки внимания, приличествующие духовному лицу в звании аббата; его с помпой ввели в зал капитулов, где тотчас собрались монахи. И вот тогда он начал свою первую проповедь с того, что пристыдил их, говоря, что если бы сам Христос пришел бы к ним в одеянии бедняка и босой, то они оказали бы Ему очень дурной прием, ибо их гостеприимство распространяется не на людей, а на богатые одежды, хороших лошадей и большой багаж. Автор, передавший нам свою версию этой легенды, некий Этьен де Бурбон, жил лет на сто позже Абеляра, и вполне возможно, что его „историйка“ представляет собой чистую выдумку. Однако она свидетельствует о том, что Абеляр с великим усердием собирался осуществлять реформы в церковной, а именно в монастырской жизни; усердие, вернее, рвение это было столь велико, что вполне могло породить устные предания, героем которых стал тот, кто горел этим рвением. Можно смело утверждать, что монастырь Святого Гильдазия Рюиского был, пожалуй, наилучшим местом, где подобное рвение могло найти себе приложение. „Сеньор, властвовавший в тех краях и имевший власть и могущество воистину безграничные, воспользовался тем, что в монастыре царил беспорядок, и уже давно подчинил себе монастырь. Он завладел всеми домениальными[25] землями, а монахов обложил тяжкими поборами, быть может, даже более тяжкими, чем те, что принуждены были платить иудеи. Монахи осаждали меня просьбами об обеспечении их ежедневных нужд, ибо в монастыре не было никакого общего имущества, каковое я мог бы распределить среди них, и каждый из них, чтобы поддерживать свое существование, а также существование своей наложницы и своих сыновей и дочерей, брал некоторую долю из тех средств, что он когда-то принес в монастырь при вступлении в него. Не довольствуясь зрелищем моих мучений от их настоятельных просьб, монахи крали и тащили все, что только могли взять для того, чтобы создавать для меня новые трудности и принудить меня либо ослабить дисциплину, либо покинуть монастырь. Так как все местные жители представляли собой дикую орду, не ведавшую ни законов, ни узды, то не было там никого, к кому бы я мог воззвать о помощи. Между нами не было ничего общего. Вне стен монастыря меня преследовали и подавляли уже упомянутый местный властелин и его стража, а внутри мне беспрестанно устраивала ловушки вся братия“. Надо признать, что удручающая картина, нарисованная Абеляром, способна повергнуть в смятение любого, и хотя Абеляр, вероятно, несколько сгущает краски, она вполне может соответствовать действительности. Достаточно точно воспроизведена ситуация, существовавшая во многих монастырях и приходах до григорианской реформы, когда повсеместно представители местной феодальной знати „накладывали лапу“ на имущество духовенства, мало того, подчиняли себе это духовенство, которое в результате оказывалось в положении сословия зависимого, ибо аббаты и монахи, епископы и простые священнослужители вынуждены были потакать капризам владельцев замков и поместий. В конце правления династии Каролингов Церкви предстояло преодолеть глубокий кризис, который в X веке усугублялся еще и катастрофическим положением, в котором находился сам институт власти папы римского. Институт папства пребывал в состоянии глубокого морального разложения, оказавшись „в руках“ известного римского семейства Теофилактов, которое сажало на святой престол кого ему заблагорассудится. Реформа, проведенная в Клюни, была первым шагом на пути реформирования всей Церкви. Итак, религиозное возрождение становилось все более явным, а папы римские, оказывавшиеся у власти в XI веке, побуждаемые к действиям тем самым монахом Гильдебрандом, которому предстояло стать папой Григорием VII, постепенно освобождали Церковь от тяжкого гнета светской власти феодалов, распределявших по своему усмотрению и бенефиции, и должности священнослужителей в приходах и аббатов в монастырях. В Бретани, по всей видимости, движение в сторону реформ еще не сказывалось на положении дел в полной мере в тот момент, когда Абеляр прибыл туда, чтобы возложить на себя все тяготы, связанные с должностью аббата: монахи вели беспорядочный образ жизни, иными словами, предавались распутству, капризы и прихоти местного властителя-феодала были законом — здесь требовалось реформировать все и в сфере духовной, и в сфере материальной, в сфере бенефициев духовенства.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});- Время вспять - Анатоль Абрагам - Биографии и Мемуары
- Кандинский. Истоки. 1866-1907 - Игорь Аронов - Биографии и Мемуары
- Счастье мне улыбалось - Татьяна Шмыга - Биографии и Мемуары
- Мои ранние годы. 1874-1904 - Уинстон Черчилль - Биографии и Мемуары
- Наша бесценная доктор Ценная (воспоминания о нашей маме) - Вадим Донской - Биографии и Мемуары
- На Банковском - Сергей Смолицкий - Биографии и Мемуары
- Годы привередливые. Записки геронтолога - Владимир Николаевич Анисимов - Биографии и Мемуары / Медицина
- О судьбе и доблести - Александр Македонский - Биографии и Мемуары
- Мраморный Кролик - Владислав Крапивин - Биографии и Мемуары
- Женщина в Берлине - Марта Хиллерс - Биографии и Мемуары