Кэт сглотнула комок в горле. Темные волосы Девона упали ему на брови, и он не сводил своих синих глаз с ее лица. Он снял жакет, черные бриджи обтягивали его узкие бедра и мускулистые ноги. Ее взгляд поднялся к его горлу. Шейный платок был развязан и свободно висел, в расстегнутом вороте рубашки виднелись волосы, и у нее возникло желание прикоснуться к его груди, запустить в них пальцы и почувствовать упругие черные завитки. Боже, как он красив. Красив, и… он слушал ее. Спрашивал, что она думает, в чем нуждается.
В этот момент она поняла, чем он отличается от Стефана. Стефан увлек ее сладкими словами и умелыми руками. И она, чувствовавшая себя ужасно неловко после холодного приема, в неуютной комнате, жадно наслаждалась этим.
Девон был так же страстен, как и Стефан, но у него было еще и нечто большее. Возможно, терпение… и забота. Что бы это ни было, он сидел рядом с ней, его руки дарили тепло, глаза внимательно смотрели на нее. За время, пока они со Стефаном встречались, она не помнила, чтобы он смотрел на нее с таким серьезным выражением лица, ожидая услышать ее мнение. Она поняла, что и не ждала этого.
Забавно, как мало требований в семнадцать лет. Теперь же, спустя несколько лет, требования составляли такой длинный список необходимых достоинств, что она иногда боялась, что человека, которого она хочет встретить, не существует.
Она не хотела только страсти, хотя она была ее неотъемлемой частью. Ей хотелось говорить с кем-то, чтобы ее слушали, смеялись с ней и отдавали себя так же, как и она.
Девон подошел к ней и провел пальцем по ее щеке. Это прикосновение оставляло жаркий след, который опустился к ее шее и груди.
— Что вы хотите, Кэт? В любом случае, я дам вам все, за исключением брака.
Она склонила голову в сторону.
— Почему вам ненавистна любая мысль о браке?
Он стал серьезным.
— Потому что… — его глаза потемнели. — Я хочу признаться кое в чем. Это нелегко, и мы никогда больше не будем говорить об этом.
Она ждала, не пытаясь даже угадать, о чем идет речь.
— Кэт, как бы я не хотел, я не остаюсь с одной женщиной более двух месяцев.
— Двух месяцев?
Он вздрогнул.
— Это звучит ужасно даже для моих собственных ушей, и я не могу себе представить, как неприятно это звучит для вас. Я не могу ничего поделать; мне становиться скучно, потому я уверен, что никогда не женюсь. Я не буду давать обещание, зная, что не могу сдержать его.
Кэт кивнула.
— Именно так и должно быть. Вы очень благородны.
Его губы скривились.
— Кэт, я не буду притворяться, что меня не влечет к вам, и вы это знаете. И я не буду притворяться, что не хочу более серьезных отношений, чем сейчас. Честно, я отдал бы Грома, только чтобы оказаться с вами в кровати на один час.
Восхитительная дрожь прошла через ее тело. Он был таким притягательным, пристальный взгляд его синих глаз был таким страстным. И что еще лучше, в его глазах была честность.
Он провел рукой по своим влажным волосам, и она заметила, что рука дрожит.
— Это глупо, — произнес он с жалкой улыбкой. — Я уменьшаю свои шансы быть с вами, но не могу быть нечестным.
Он взял ее за руку.
— Кэт, я не знаю, что случилось в Эдинбурге, но…
— Вы должны узнать.
— Нет. Это не обязательно.
— Обязательно. — Она смело встретила его пристальный взгляд, набираясь храбрости. — Если мы продолжим наши отношения, я не хочу иметь никаких секретов.
Он заколебался, потом вздохнул.
— Если вы хотите рассказать мне, — рассказывайте.
Она вздохнула и развела руки в стороны.
— Я думала об этом сто раз, пока не начала понимать, что я сделала и почему. Я не воспитывалась в замке, в отличие от Малкольма. Наш отец почти не общался с моей матерью после моего рождения.
— Он бросил ее?
— Он приезжал, чтобы удостовериться, что мы не голодаем, и что нам всего хватает, чтобы выжить. Но иногда проходили целые месяцы прежде, чем мы снова видели его.
— Это грустно.
— Нам обеим было тяжело, — согласилась она. — Главным образом из-за того, что мы знали, что он живет совсем близко. Особенно трудно приходилось маме, потому что ее отвергли. Я думаю, он всегда сожалел, что встретил ее. По крайней мере, так казалось, когда он оставлял нас.
Кэт говорила просто, без боли. Но Девон понимал, чего ей стоило каждое слово.
— Я понимаю, — произнес он, не придумав ничего лучшего.
Ему хотелось обнять ее, но следующие слова остановили его.
— Сейчас уже легче. После смерти отца я получила Малкольма. — Черты ее лица смягчились. — Я никогда не жалела о такой замене.
— Малкольм знал о вашем существовании?
— Он подслушал, как его мать говорила одному из лакеев, что нас с мамой нужно выгнать из дома. Ему было только двенадцать, но он вмешался и потребовал, чтобы нас оставили в покое. Я думаю, что он видел нас и догадался о правде. Мы никогда не обсуждали это.
Девон улыбнулся.
— Упорство Малкольма так же легендарно, как и моя решительность.
Она улыбнулась ему в ответ, и ее глаза немного потеплели.
— Решительность и упорство? Разве это не одно и то же?
— Мне нравится использовать слово решительность, когда это относится ко мне, и упорство — когда к другим.
Он был вознагражден тихим смехом, от которого у него защемило сердце.
— Так или иначе, после того, как Малкольм узнал о нашем существовании, он приезжал почти каждый день. Его мать пыталась остановить его, но безрезультатно, и… он стал моим братом. Он делал для меня все. Я чувствую его доброту, и не могу отказать ему ни в чем.
— Он может быть убедительным.
— Действительно. Когда мне исполнилось шестнадцать, моя мать умерла. Малкольм хотел, чтобы я жила в Килкэрне. Я поселилась там против своей воли.
— В подсобке…
— В подсобке, — подтвердила она. — Он предложил мне занять одну из больших комнат, но мне было неудобно. Кроме того, его мать и так достаточно злилась на меня.
— Я начинаю не любить мать Малкольма.
— Не нужно, — сказала Кэт мягко, в ее голосе слышался упрек. — Я напоминала ей о том времени, которое она желала забыть. Я не могу винить ее в этом.
— Я так не думаю, — ответил он. — Вам нравится жить в Килкэрне?
— Нет. Я так долго была за пределами замка. Раньше, до того, как я поселилась в нем, мне казалось, что это будет волшебно. Но все было не так. Я чувствовала себя потерянной, думаю, что Малкольм понимал это. Он решил, что мне нужно завести больше друзей из общества, как будто я принадлежала к нему.
— Как будто?
— Я незаконнорожденная, и все это знали. У меня не было никаких денег, кроме приданого, которое Малкольм хотел мне завещать. И… — Она пожала плечами. — Я не красавица и никогда не была ею. Но Малкольм настаивал на своем. Он заставил свою мать опекать меня, и на этот раз мы с ней были едины: мне хотелось идти на это не больше, чем она желала помогать мне. Но Малкольм выиграл, и мы пошли.
