Сэр Вильям Стрэнг оглянулся и, убедившись, что британская делегация на месте и, таким образом, тыл почтенного делегата бронирован, взял слово.
— Я благодарен уважаемому собранию, что оно со вниманием отнеслось к проектам, предложенным делегацией Великобритании, в частности, к проекту о зонах оккупации… — произнес Стрэнг фразу, которая имела косвенное отношение к обсуждаемому вопросу, однако возникала в устах англичанина с железной необоримостью — справедливости ради надо сказать, что авторами проекта о зонах оккупации действительно были дипломаты его величества. — Не скрою, что мою делегацию беспокоит сложность проблем, которыми мы себя обременим, реализуя параграф третий, я имею в виду внешние дела рейха…
Тарасов и Бекетов вернулись из Ланкастер-хауз за полдень.
— Я хотел, чтобы вы услышали все это из уст Стрэнга, — сказал Тарасов, когда они поднялись в посольство. — Не исключено, что на конференции в Берлине вас не минет именно эта чаша…
Тарасов ушел, а Сергей Петрович еще пытался осмыслить сказанное послом, только теперь ему открылся смысл вечернего разговора с Тарасовым и их поездки в Ланкастер-хауз. Значит, перспектива новой конференции трех была реальна, настолько реальна, что в общей панораме дел обозначилось и скромное амплуа Бекетова. И еще подумал Бекетов: очевидно, поезд конференции набрал скорость заметную, набрал скорость сам и сообщил ее всем, кого конференция призвала. До сих пор Сергею Петровичу казалось, что он далеко не истратил резерва времени, отпущенного ему на сборы, сейчас он думал иначе — времени было в обрез.
По давней привычке, давней и трижды проверенной он достал записную книжку и вписал в нее перечень дел, без завершения которых он не мог покинуть британской столицы.
Первая строка была не пространной, но она была первой — Шоу.
Он ехал и думал: наверно, для великого старца это прощание с безвестным русским не столь уж важно, но для Сергея Петровича в этом смысл немалый — для его самочувствия, для понимания нелегкой миссии в этой стране, для его представления о вещах простых и насущных, которые сопутствовали его взгляду на призвание и долг. В конце концов, не имеет значения, как сложится эта встреча, как образуется этот последний диалог со старым ирландцем, многократ важнее пожать руку человеку, которого ты высоко чтишь, а заодно сказать слово, которое бы определяло его и твою верность…
Сергей Петрович прибыл в Эйот Сэн-Лоренс в тот предвечерний час, когда Шоу, завершив нехитрую стариковскую трапезу и отдохнув, был занят дежурной работой по двору: разводил костер, чтобы сжечь в нем прошлогоднюю солому, которую вымел из сарая дворник. Солома была сыроватой, но огонь взялся. Высокое пламя в сизо-черных космах дыма взметнулось едва ли не в рост Шоу. Оно, это пламя, свивалось и сыпало искрами, вздуваемое ветром. Взяв метлу под мышку, Хикс не без тревоги наблюдал за костром.
— Гоу аут! Прочь! — кричал Хикс. Но Шоу не шел, его держало здесь не только озорство, но и желание, так можно было подумать, в этот прохладный вечер побыть у тепла.
Он был предупрежден и ждал Сергея Петровича, поглядывая на ворота, поэтому процесс узнавания, непростой теперь для Шоу был облегчен. Ну, вот и рука Шоу, только не прохладная, как предполагал Бекетов, а заметно горячая, разогретая стихией огня, которая достигла силы немалой.
— Вспомнил сейчас, — произнес хозяин и медленно поднял ладонь, в сумерках раннего вечера ярко-розовую. — В тот раз, когда я был в Москве, Луначарский сказал мне: «Мистер Шоу, для нас непостижима способность англичан мерить долгие мили земли… путешествовать». А я сказал ему: «У нас океан воды, а у вас океан суши. Только наш океан не наш, а ваш океан — ваш. Как ни долги ваши мили, вы все дома». — Он взглянул на свою розовую ладонь над головой, нехотя опустил. — Вы, русские, великие домоседы — никто так не переживает расставание с домом, как вы. Вот и вас потянуло домой…
Костер померк, и рука Шоу, которую он протянул Бекетову, стала прохладной. Когда Сергей Петрович обернулся последний раз, костер продолжал меркнуть и согбенную фигуру хозяина, только что бывшую в красных отблесках огня, точно обволок пепел лиловатый. Нет, это непостижимо: ехал бог знает откуда только для того, чтобы пожать руку старца и повернуть обратно? Да не внушил ли себе Сергей Петрович нечто такое, что было лишено смысла? Надо ли было это делать? Надо. И это почувствовал Сергей Петрович. Было удовлетворение, больше того радость. Точно долго таил в себе доброе слово, которое давно должен был сказать человеку и только сейчас сказал…
77
Кузнецкий мост явил в это лето свою прежнюю прелесть и красоту — будто окна не были задраены, будто витрины не охранялись мешками с песком, будто навалы снега в точном соответствии с направлением ветра не возникали то на одной стороне улицы, то на другой. Новые краски Кузнецкому сообщили июль и август. Всесильная мода, естественно, отстала на четыре военных лета, но зато открылась редкая возможность увидеть наряды предвоенных годов: платья из крепдешина, многоцветные, приталенные и расклешенные, труакары из полушерстяной ткани, сиреневой, кремовой, серо-голубой, узкие из полотняного купона, сурового и белого, украшенные вышивкой, как орнаментом, платья; платья из пестрых ситцев с оборками, а вместе с этим кофты ручной вязки уже военной поры, часто из крашеной и перекрашенной шерсти, — плод долгих подвальных ночей, когда прожекторы кромсали московское небо и стелющийся огонь пожаров освещал то одну окраину, то другую…
А на площади перед наркоминдельским домом, точно воробьи, пригретые солнцем, стайки старшеклассниц, девочки, слетевшиеся на старомосковскую площадь из столичных пригородов — Кунцева, Бескудникова, Нагатина, Люблина, девочки, увлекшиеся не столько многотрудной стенографией, сколько мечтой об экзотической Скандинавии и многоцветном Средиземноморье, как, впрочем, и о счастливом замужестве, когда в образе прекрасного принца явился бы если не златоволосый атташе, то среброкудрый первый секретарь. Чем черт не шутит, легенды о судьбах таких же девочек из арбатских кривотупиков, многослойных гор Соколиных и знатного Замоскворечья обладали силой бронебойной. Так или иначе, а девочки, слетевшиеся на наркоминдельскую площадь, видели себя павами на лукавых каблучках, принимающими на посольских раутах по праву хозяек американских сенаторов и британских парламентариев… Дай бог, чтобы сбылись их самые светлые мечты, в конце концов никто не имел на это права больше их. А сейчас стайка старшеклассниц, точно гонимая ветром, возникала то в одном конце площади, то в другом, и их смех был очень нужен этой площади, столько лет закованной в броню камня и тишины…
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
