Пифия наклонилась над углями и долго молчала, хотя я не чувствовала того едва уловимого озноба, которым обычно отзывалось присутствие Владычицы. Наконец длинная белая рука пифии простерлась к вопрошающему.
— Львица добывает оленя, но лев пожирает труп дочиста, и львята скулят от голода, не имея даже крох его трапезы.
Толстяк побледнел.
— Более ничего не видно, — сказала пифия.
Долкида вошла и занялась двумя кувшинами отборного оливкового масла, что принесли гости.
Толстяк посмотрел на дочь, затем перевел взгляд на пифию:
— Верно ли я понимаю? Моя дочь принесет в брак богатство, и все же ей с детьми грозит нужда, а муж будет благоденствовать?
— Ее пути неведомы, — ответила пифия. — Я видела то, что видела: льва, пожирающего добычу, и голодную львицу с детенышами.
Уходя, он клятвенно пообещал, что обручению не быть, и девочка улыбнулась; ее чистый голос звенел в вечернем воздухе, когда они сворачивали к дороге.
Я проводила их взглядом и вернулась в пещеру. Пифия снимала с лица краску.
— С тобой вправду говорила Она?
Пифия взглянула на меня пристально:
— Владычица Мертвых дала нам глаза: чтобы разбираться в обыденных нуждах, достаточно простого зрения. Сама Она обращается к нам лишь в крайней надобности, давая ответ отнюдь не на все вопросы. Девочка не хотела этого брака — она знает парня несколько месяцев и отчего-то его страшится. Замужество было бы нерадостным, и чем раньше отец перестанет о нем думать, тем лучше.
Пифия приобняла меня за плечи.
— Владычица дала тебе дар истинного видения. Но мудрость нельзя получить как дар, она приходит лишь с опытом. Порой ты становишься Ее вместилищем, однако в прочих случаях тебе предстоит полагаться на собственный разум, а не на знамения Владычицы.
И все же оставались запреты. В дальнем углу пещеры открывался проход, ведущий вниз; пифия задернула его черной тканью, и Долкида обходила его стороной. Когда я однажды подошла и откинула полог, пифия меня остановила.
— Не сейчас, — сказала она мягко.
В ту весну, когда мне еще не исполнилось двенадцать, в ночь после нашего возвращения с праздника Сошествия меня разбудила Кила.
С тех пор как я перешла в святилище, мы виделись редко: и у нее, и у меня были свои обязанности, и мы встречались, только когда пифия отпускала меня навестить мать.
Сейчас, среди ночи, Кила прибежала в слезах: моя мать наступила в придорожной траве на гадюку, и та ужалила ее в пятку. Я спешно засобиралась, но было уже поздно: мать умерла прежде, чем Кила успела добежать до святилища. Когда мы пришли на рассвете, мать уже обрядили и гладко расчесали ее длинные волосы; женщины Вилусы и Лидии произносили над ней слова погребального плача. Мать показалась мне красивее, чем всегда, хотя ей было уже чуть ли не тридцать.
Погребальный костер сложили в полдень, когда приехал Триот. Он сжал руку матери и заплакал и, отрезав от своих волос светлую прядь, смешал ее с волосами матери — словно прощался с любимой женой, а не с рабыней.
Я стояла у костра в своем черном хитоне и смотрела, как колышется над огнем жар. Сердце полнилось чувствами, плакать я не могла. И не знала, с кем говорить и о чем. Напротив меня стоял Триот, обнимая за плечи моего шестилетнего брата, маленького и шустрого, как чиж.
Когда погребальный плач закончился и остатки углей раскидали, Триот велел Арену собрать вещи — второй хитон и остальное, что захочет.
— Я сдержу обещание, данное твоей матери. Ты будешь жить в моем доме, и через год-другой я приставлю тебя к кому-нибудь из друзей, кто научит тебя быть ахейцем и воином.
Я промолчала, да и что мне было говорить? С самого его рождения я знала, что брат не такой, как я. Пифия наверняка сказала бы, что предложение Триота справедливо. Он верен слову, и Арен будет жить как сын Триота, а не как раб.
Я не осталась с ними; ночью, под холодным и ясным светом звезд, я вернулась в святилище. С искалеченной ногой идти в гору было трудно, однако дорога казалась легче, чем раньше. Нога за это время окрепла: я хоть и хромала, но все же на крутых подъемах, где мать когда-то несла меня на руках, мне теперь не требовалась помощь.
На изгибе дороги, откуда я впервые увидела море, я остановилась и заплакала.
К рассвету я добралась до святилища, легла и уснула.
Я пробудилась вечером. Долкида спросила, буду ли я тушеную чечевицу, и я поняла, что сильно проголодалась.
Пока я ужинала, пифия жевала хлеб и следила за мной взглядом. После еды она взяла меня за руку.
— Теперь пора, — сказала она и подвела меня к занавесу в дальнем углу. Мне не хотелось идти, но она, не отпуская меня, откинула полог.
— Что там? — спросила я.
— Увидишь. — Когда мы прошли, пифия снова завесила проход. Здесь царила тьма, какой под открытым небом не бывает даже в бурю, — тьма земного чрева, вовек не видавшая звезд.
Стало холодно. Пифия приложила мою левую руку к стене.
— Считай шаги, чтобы не сбиться, — сказала она. — Тебе нужно запомнить все пещеры и повороты, а их здесь много. Ты не зря упражняла память.
И мы стали считать. Ходы вели нас все дальше в глубину. Я по-прежнему пыталась хоть что-то разглядеть во тьме, и мои глаза, должно быть, все больше расширялись.
— Это вход в Аид? — спросила я.
— Это лоно, — отозвалась пифия. — Врата. Склеп. Между ними нет разницы. Мы уходим и возвращаемся, мы пересекаем Реку снова и снова. Ты ведь знаешь.
Я зачем-то кивнула в темноте и потом ответила:
— С уходом Владычицы земля иссыхает. А когда Она возвращается — снова цветет.
— Тебе здесь ничего не грозит, — сказала пифия. — Тебе, единственной из смертных. Ты — Ее служительница, твои пути в Ее власти.
Пол под ногами выровнялся, откуда-то повеяло воздухом, будто мы вступили в высокое помещение. Босые ноги наткнулись на мех, я от неожиданности ахнула: неужели падаль? Но это оказалась волчья шкура, расстеленная на полу пещеры. Я наклонилась ее потрогать и обнаружила еще одну, тоже мягкую и хорошо выделанную, — их явно положили сюда не просто так.
— Побудь здесь, — промолвила пифия. — Тут можно видеть сны. Я за тобой вернусь.
И она ушла.
Тьма словно обступила меня плотнее, я ощущала ее, как дыхание огромного зверя — так мог бы подкрадываться Кербер, готовый схватить и разорвать меня тяжелыми челюстями.
Когда шаги пифии окончательно затихли и со лба исчезли остатки холодного пота, тьма будто бы ослабла. Я закрыла глаза.
Я помнила весь путь — сколько поворотов и сколько шагов между ними. При желании я легко найду дорогу из бездны и вернусь к своей привычной постели.
Я легла на волчьи шкуры, на мягкий мех, еще источавший чуть слышный запах пифии: она тоже когда-то лежала здесь, наверное не однажды, и ожидала Ее повеления. Как прислужница, спящая ночью в передней комнате и готовая откликнуться на зов госпожи.
Я ждала во тьме, пока не уснула. Не знаю, приходили ли ко мне сны той ночью.
Воплощение Смерти
Старый царь Нестор умер в самый разгар дождей в зиму после того, как мне исполнилось шестнадцать. Мое тело оформилось, но ростом я едва доходила до груди обычному воину. Волосы, которые я не стригла с тех пор, как пришла в святилище, отросли до середины бедра: если их поднять и заколоть, прическа выйдет почти такой же пышной, как парик. Пифия оказалась права: парик мне не понадобится.
Во дворце все плакали и раздирали на себе одежды, как велит обычай. Укутанная черным покрывалом и с черным мешочком на поясе, я следовала за госпожой, неся в руках ее облачение и необходимые травы, а потом, когда дождь немного стих и все вышли во внутренний двор, я стояла позади нее при совершении обряда.
Дрова для погребального костра хранили под навесом, и теперь пламя взметнулось стремительно и высоко, от мокрой земли валил пар. Я незаметно оглядывала присутствующих, тщетно надеясь увидеть Арена.
Верховный царь из Микен не приехал — во время дождей дороги отвратительны. Воздать почести Нестору он прислал своего родича, Неоптолема, что приходился сыном их герою Ахиллу. В этом рыжеволосом юнце, облаченном в великолепные одежды и серебряный панцирь, чувствовался горячий нрав; сам он был чуть старше меня и, казалось, еще толком не привык управляться со своими юношески длинными руками и ногами. В самых торжественных местах его тянуло вертеться по сторонам и перешептываться с приятелями, — я думала, сыновья знаменитых героев ведут себя приличнее.
Позже, уже к концу пира, я шла по переходу дворца в комнату, где пифия беседовала с молодым царем Иденеем, своим племянником. По пути я заметила Неоптолема и двух его приятелей и молча прошла бы мимо, но один из них схватил меня за руку:
— Постой, милашка!
Когда я рванулась в сторону, Неоптолем преградил мне путь.
