ваш капитан? Я расскажу ему о вашем неподобающем поведении.
Один из них осклабился, отчего шрам над верхней губой скривился в странное подобие улыбки.
– У нас больше нет капитанов. Мы служим только его императорскому величеству.
Я сжала кулаки и процедила сквозь зубы:
– Что ж, его императорское величество послал за мной, так что убирайтесь с дороги сами или я вас заставлю.
Обе сабли висели на левом бедре, но я тронула кинжал, оценивая слабые места в их новых доспехах.
Раньше, чем они успели ответить, дверь открылась, и стражи расступились, чтобы пропустить низенького кисианца в белом одеянии. Он низко поклонился и что-то пробормотал на их чудно́м языке, жестом приглашая меня войти. Оба наглых Клинка держались расслабленно, но мое сердце колотилось от гнева, и я не могла сделать ни шагу.
Маленький кисианец скривился и отчаянно замахал мне рукой. Изнутри доносился гул голосов, звон тарелок и шорох шелка, хотя комната казалась пустой.
Собравшись с духом, я вошла в большую, сильно пахнувшую благовониями комнату.
– Капитан Диш… – начал кисианец. – Капитан Дишава Яр…
– Дишива, – поправила я. – Капитан Дишива э’Яровен.
Коротышка тихонько повторил это, практикуясь, но от его незаконченного объявления гул разговоров уже стих. Из соседней комнаты послышались шаги, и через тонкие бумажные двери вошел Гидеон.
– А, капитан Дишива, – улыбнулся он. – Ты-то мне и нужна.
Я остановилась посреди камышовой циновки и первый раз в жизни поморщилась от мысли, что могла натоптать на ней лошадиным дерьмом. Не поднимая глаз, я жестом поприветствовала нового императора. Он тоже нацепил кисианский шелковый плащ, свисавший с его плеч как запятнанный кровью флаг. Изящно вышитый, отделанный золотой нитью флаг.
Я молчала, и Гидеон вопросительно поднял брови.
– Все в порядке, капитан?
За бумажными экранами двигались тени. Маленький кисианец исчез, но незнакомая обстановка давила на меня. Бледные пятна на полу и стенах говорили о том, что часть мебели вынесли, но от декоративных ваз, экранов, статуй и ламп было нечем дышать.
– Да, гуртовщик. Мне просто неуютно в таком окружении.
– А, – поморщился он. – Надеюсь, ты привыкнешь, потому что у меня для тебя задание.
Он призывал к себе каждого капитана и ставил новую цель. Я знала, что придет и мое время, и страшилась этого. Но, несмотря на мои страхи, это был мой народ, а Гидеон – мой гуртовщик. Я выпрямилась.
– Что я должна сделать, гуртовщик?
– Я хочу, чтобы ты и твои Клинки отвечали за мою охрану и охрану моей жены. Я…
– Жены? Но ты же Клинок Торинов. Тебе не позволено жениться.
Гидеон поднял брови, и от его недолгой паузы я залилась краской стыда.
– Я был Клинком Торинов, – сказал он, – а теперь я император Левантийской Кисии. И если хочу оставаться им достаточно долго, чтобы построить нам новый дом, то должен жениться на кисианке. Нам не хватит Клинков, чтобы удерживать эти земли силой, поэтому нужна дипломатия.
Новый дом. Он называл наши степи отравленными, больными, зараженными неким злом, проникавшим в умы и сердца наших предводителей и обращавшим их против нас, но, хотя я видела все собственными глазами, это не могло унять тоску. Кисия, с ее густыми зелеными лесами, влажным воздухом, единственной луной и незнакомой пищей, не могла заменить степи.
– Ты ведь тоже этого желаешь? – спросил Гидеон, когда я ничего не ответила.
Он умолчал о том, что не мог рисковать и оставить капитаном того, кто не верит в его замысел. Рах был тому подтверждением.
– Нам нужен безопасный дом, – продолжил он. – Нам нужно выжить. Приспособиться. У себя дома мы вымираем, Дишива, вымираем. Наш образ жизни, наш народ, наша честь – все, что сделало нас великими, станет нашей погибелью, если мы не сможем измениться.
И снова смутное ощущение присутствия Раха. Несгибаемого и не желающего меняться.
Гидеон зашагал по комнате, под тяжелой поступью потрескивали камыши. На менее высоком человеке его шелковый плащ тащился бы по полу, но на нем он беспокойным морем плескался у лодыжек.
– Нам придется сражаться за новую родину, иначе для нас не останется места в этом мире. Иначе левантийцы станут воспоминанием, наши рощи превратятся в пыль, а боги будут забыты. – Он развернулся ко мне, сжав руки за спиной так, что рукояти сабель на бедрах стали еще заметнее. – Скажи, могу ли я рассчитывать на тебя? Хочешь ли ты сражаться за будущее, в котором наш образ жизни будет сохранен и продолжится, а не сгинет на ветру перемен? Если не можешь, я выберу кого-нибудь другого.
Он обладал завораживающей манерой речи, бравшей за душу и сжимавшей сердце, и в порыве чувств я сложила кулаки в приветствии.
– Я с тобой, гуртовщик. Для меня и моих Клинков будет честью защищать тебя.
– И госпожу Сичи. Она просила женскую стражу, а я доверяю тебе более всех остальных.
– Это честь для меня. Однако, не в обиду тебе, гуртовщик, я думала, что мы ищем императрицу Мико, чтобы ты мог на ней жениться. Возможно, я просто не поняла, как устроено их общество.
– Нет, все верно, но… – Он остановился и кивком подозвал меня ближе. Молчание только подчеркнуло, что за дверью ведется разговор на чужом языке.
Вблизи его дыхание пахло вином, под глазами залегли темные круги.
– Брак с Сичи Мансин – это фундамент, на котором построен мой союз с кисианцами. Мы получаем нашу империю, они получают нас, а через семейные связи госпожи Сичи – могущество, которого лишил их император Кин. Поэтому так важно, чтобы ты охраняла ее.
– Она желает этого брака?
– Да.
Я кивнула, и он отошел назад.
– Их общество древнее и сложно устроенное, оно основано на постоянно смещающемся балансе сил и фамильной чести. За несколько дней понять его невозможно. Но мы должны уважать их традиции, если хотим, чтобы они уважали нас.
– А императрица Мико?
– На нее у нас другие планы.
Он говорил небрежно, но зловещие слова предвещали пропавшей императрице недоброе.
– Завтра мы выезжаем в Когахейру, – сказал он. – Там мы пробудем какое-то время, строя планы на будущее. Тебе и твоим Клинкам выдадут имперские мундиры моей личной гвардии. Ты дашь мне Клинков, но сама поскачешь с госпожой Сичи, ее охрана – твоя главнейшая задача.
Я совсем не жаждала охранять утонченную кисианскую даму, но в присутствии Гидеона вера в наше дело вспыхнула с новой силой. Он провел нас сквозь чилтейское вторжение, освободил от оков, верил в наши возможности и в то, чего мы заслуживаем, и на какое-то время мой голос сковали эмоции, я не могла говорить, лишь подняла кулаки в приветственном жесте и склонила голову.
Гидеон положил руку мне на плечо, и от ее мягкой, дружеской тяжести я едва не расплакалась. Я даже толком не понимала, о чем эти слезы, но они все равно давили на глаза и сжимали горло.
– Это был трудный для нас путь, – сказал он. – И я не могу обещать, что не станет еще труднее, но обещаю, что буду сражаться за наш народ и наше право существовать в этом мире, до последнего дыхания и капли крови. – Он сжал мое плечо. – Легко лишь лечь и умереть, но левантийцы так не поступают.
– Да, – выдавила я. – Левантийцы так не поступают.
Пока я боролась с комком в горле, он снял руку с моего плеча. Его мягкие манеры в столь полной мере воплощали старейшину гурта, что меня снова окатило тоской по дому, который мы потеряли.
– Дай знать, если тебе что-нибудь понадобится, капитан. Будучи императором, мне приходится изображать для кисианцев властную отчужденность, но я все еще твой гуртовщик.
Он отпустил меня, больше ничего не сказав, и я ушла, чувствуя одновременно новый прилив рвения и боль. Как бы я ни старалась закопать страдания поглубже, убить воспоминания, они всегда сидели прямо под кожей, так близко, что могли вылиться наружу от любой царапины.
Во дворе меня встретил раскат грома. Я думала, что не может быть ничего хуже полумрака в особняке,
