— Прожить десять лет и… как вам это нравится?! — возмущалась Нинина мама.
— Мне нравится, — сказал я. — На месте вашего соседа я бы раньше ушёл.
Нина засмеялась.
— А как же, по-вашему, ребёнок? — поинтересовалась мать.
Отец улыбнулся в тарелку.
— Уходят от жены, а не от ребёнка.
Нина снова засмеялась, хотя я ничего смешного не сказал.
— Но ведь существуют… — Нинина мама стала искать подходящие слова. Мне показалось, я даже услышал, как заскрипели её мозги.
— Нормы, — подсказал отец.
— Нормы, — откликнулась Нинина мама и испуганно посмотрела на меня.
Я должен был бы сказать, что, конечно, существуют нормы и долг порядочной женщины строго их соблюсти. Но я сказал:
— Какие там нормы, если их друг от друга тошнит?
Отец хотел что-то сказать, но тут он подавился и закашлялся.
Жена хотела заметить ему, что это не «комильфо», но только махнула рукой и быстро проговорила:
— Дядя Боря звал в воскресенье на обед. Пойдём?
Значит, меня собираются представить будущим родственникам.
— А сегодня вас дядя не звал? — спросил я.
— При чем тут сегодня? — не понял отец.
— Ни при чем. Просто я жду, может, вы уйдёте…
Нина бросила вилку и захохотала, а Нинина мама сказала:
— Вечно эти молодые выдрючиваются.
«Выдрючиваться» в переводе на русский язык обозначает «оригинальничать, стараться произвести впечатление».
Странно, сегодня я целый день только и старался быть таким, какой есть, а меня никто не принял всерьёз. Контролёрша подумала, что я её разыгрываю, Вера Петровна — что кокетничаю, старик решил, что я обижаюсь, Нина уверена, что я острю, а Нинина мама — что «выдрючиваюсь».
Только дети поняли меня верно.
Родители ушли. Мы остались с Ниной вдвоём.
Нина, наверное, думала, что сейчас же, как только закроется дверь, я брошусь её обнимать, и даже приготовила на этот случай достойный отпор, вроде: «Ты ведёшь себя так, будто я горничная». Но дверь закрылась, а я сидел на диване и молчал. И не бросался.
Это обидело Нину. Поджав губы, она стала убирать со стола, демонстративно гремя тарелками.
Я вспоминал, что у меня в портфеле лежат для неё цветы, достал их, молча протянул.
Нина так растерялась, что у неё чуть не выпала из рук тарелка. Она взяла цветы двумя руками, смотрела на них долго и серьёзно, хотя там смотреть было не на что. Потом подошла, села рядом, прижалась лицом к моему плечу. Я чувствовал щекой её мягкие, тёплые волосы, и мне казалось, что мог бы просидеть так всю свою жизнь.
Нина подняла голову, обняла меня, спросила таким тоном, будто читала стихи:
— Пойдём в воскресенье к дяде Боре?
За пять лет я так и не научился понимать ход её мыслей.
— Денег не будет — пойдём.
— Какой ты милый сегодня! Необычный.
— Не вру, вот и необычный.
Зазвонил телефон. Нинины руки лежали на моей шее, и я не хотел вставать, Нина — тоже. Мы сидели и ждали, когда телефон замолчит.
Но ждать оказалось хуже. Я снял трубку.
— Простите, у вас случайно Вали нет? — робко спросили с того конца провода. Я узнал голос Леньки Чекалина.
— Случайно есть, — сказал я.
— Скотина ты — вот кто! — донёсся до меня моментально окрепший баритон. Ленька тоже узнал меня.
Я вспомнил, что обещал быть у него вечером.
— Здравствуй, Лёня, — поздоровался я.
— Чего-чего? — моему другу показалось, что он ослышался, потому что такие слова, как «здравствуй», «до свидания», «пожалуйста», он позабыл ещё в школе.
— Здравствуй, — повторил я.
— Ты с ума сошёл? — искренне поинтересовался Лёня.
— Нет, просто я вежливый, — объяснил я.
— Он, оказывается, вежливый, — сказал Ленька, но не мне, а кому-то в сторону, так как голос его отодвинулся. — Подожди, у меня трубку рвут, — это было сказано мне.
В трубке щёлкнуло, потом я услышал дыхание, и высокий женский голос позвал:
— Валя!
Меня звали с другого конца Москвы, а я молчал. Врать не хотел, а говорить правду — тем более.
Сказать правду — значило потерять Нину, которая сидит за моей спиной и о которой я привык беспокоиться.
Я положил трубку.
— Кто это? — выдохнула Нина. У неё были такие глаза, как будто она чуть не попала под грузовик.
— Женщина, — сказал я.
Нина встала, начала выносить на кухню посуду.
Она входила и выходила, а я сидел на диване и курил.
Настроение было плохое, я не понимал почему: я прожил день так, как хотел, никого не боялся и говорил то, что думал. На меня, правда, все смотрели с удивлением, но были со мной добры.
Я обнаружил сегодня, что людей добрых гораздо больше, чем злых, и как было бы удобно, если бы все вдруг решили говорить друг другу правду, даже в мелочах.
Потому что, если врать в мелочах, по инерции соврёшь и в главном.
Преимущества сегодняшнего дня были для меня очевидны, однако я понимал, что если завтра захочу повторить сегодняшний день — контролёрша оштрафует меня, Вера Петровна выгонит с работы, старик — из очереди, Нина — из дому.
Оказывается, говорить правду можно только в том случае, если живёшь по правде. А иначе — или ври, или клади трубку.
В комнату вошла Нина, стала собирать со стола чашки.
— Ты о чем думаешь? — поинтересовалась она.
— Я думаю, что жить без вранья лучше, чем врать.
Нина пожала плечами.
— Это и дураку ясно.
Оказывается, дураку ясно, а мне нет. Мне вообще многое неясно из того, что очевидно Санде, Нининой маме.
Но где-то я недобрал того, что очевидно Леньке.
Ленька закончил институт вместе со мной и тоже нужен был в Москве двум женщинам. Однако он поехал в свою степь, а я нет. Я только хотел.
Пройдёт несколько лет, и я превращусь в человека, «который хотел». И Нина уже не скажет, что я тонкая натура, а скажет, что я неудачник.
— Ты что собираешься завтра делать?
— Ломать всю свою жизнь.
Нина было засмеялась, но вдруг покраснела, опустила голову, быстро понесла из комнаты чашки. Наверное, подумала, что завтра я собираюсь сделать ей предложение.
