Я схватил его за рукав, чтобы не дать сбежать. Попросил:
— Погоди. Расскажи мне по порядку, что здесь происходит. Я не понимаю ничего. Я даже имени своего не помню.
— Не помнишь? — рыжая бровь поползла вверх. Эдик покачал головой. — Тогда давай знакомиться. Меня зовут Эдуард Штефан.
— Штефан? Какая интересная фамилия. Совсем, как немецкая.
— Она и есть немецкая. Здесь, — он обвел тайгу вокруг рукой, — вообще уйма немцев. Нас сюда во время войны переселяли. У нас вообще забавная компания подобралась. Колька, к примеру, у нас бурят…
Слева из тайги послышались голоса, и Эдик замолк. Напряженно замер, всматриваясь в просвет меж деревьев.
Я посмотрел туда же. Очень скоро увидел двух парней. Колю бурята узнал сразу. Слишком уж характерная была у него внешность. Глаз мой сразу определил в нем чрезвычайно сильного человека. Невысокий, коренастый, почти квадратный. Стриженные ежиком черные волосы, раскосые восточные глаза. Спокойный размеренный шаг. Коля был смурным. Весь вид его выражал озабоченность, непонимание.
Второй, тот, что шел рядом, был полной противоположностью: худощавый, среднего роста, жилистый, подвижный, как ртутный шарик. Черноволосый, кудрявый, смуглый. Его я про себя окрестил цыганом. Как его назвал Эдик? Тоха? Значит Антон.
Этот Антон беспрестанно что-то говорил, жестикулировал руками. Потом вдруг заметил меня, ожег мгновенным цепким взглядом и тут же вновь переключился на бурята. Но в этот миг я ощутил себя, как под прицелом снайперской винтовки. По спине пробежал холодок. Тоха меня напугал.
— Не нашли? — зачем-то прокричал навстречу им Эдик.
Хотя и так было понятно, что неведомого мне Генки с ними нет.
Коля притормозил, покачал головой. Из-под навеса вынырнула Зиночка, глянула с надеждой и погасла. Ната обняла ее за плечи. Горячо зашептала:
— Не плачь, найдется. Видишь, что ночью случилось. Наверное, потерялся.
— А если не потерялся? — девушка подняла заплаканные глаза, посмотрела на меня. — Если ему как Мишане…
— Что Мишане? — не поняла Ната. — Мишаня сам виноват. Нечего было в темноте шариться. Сам упал и ударился.
Зина хлюпнула, обратилась за поддержкой к немцу:
— Эдик, скажи ей. Скажи, что Мишу кто-то по затылку ударил. Что он не сам.
— Ударили? — это уже был голос Тохи.
Вопреки внешности он оказался низкий, подрыкивающий на «р».
— С чего ты взял?
Эдик поежился. Общение с «цыганом» не доставляло ему удовольствия тоже. Поэтому парень поспешно ответил:
— Рана на затылке, сдвоенная. А очнулся он на земле ничком. Лицом вниз.
— Та-а-а-ак…
Тоха потер кончик носа.
— Ударили, значит. И Генка пропал. И идол этот чертов.
— А карта? — спросил вдруг Коля. — Карта есть?
Все, как по команде, уставились на меня.
* * *
Что я мог им сказать? Ничего. Я вообще не знал, какое отношение эта карта имеет ко мне. Поэтому просто пожал плечами.
— Ты чего молчишь? — спросил Тоха. — Язык проглотил?
Эдик его прервал:
— Отстань от него. Не помнит он ничего. Сильно по башке получил. Даже имени своего не знает.
— Че… Чего не знает? — не поверил Тоха.
— Ничего. Отстань, говорю. Амнезия у нашего Михи. Самим надо карту искать.
Это известие повергло все благородное собрание в стопор. Я вновь потихоньку опустился на чурбак. Опять разболелась голова, перед глазами поплыло. На лбу выступила испарина. Как-то незаметно тьма затопила сознание, и я скользнул в небытие.
Очнулся от того, что кто-то тряс меня за плечо. Тряс и приговаривал:
— Миш, очнись! Миша, очнись, тебе говорят. Хватит меня пугать!
Голос показался мне женским. В ушах так шумело, что я не смог разобрать, кто именно говорит. Зато на автомате выдал:
— Натулик, это ты?
Что-то упало. Кто-то чертыхнулся. Совсем другой голос выпалил радостно:
— Вспомнил-таки!
Я открыл глаза. Лицо надо мной было совсем не женским. Резким, костистым, слегка порченным оспинками от прыщей. Юркино лицо. Я даже сморщился он обиды. Судьба оставила меня все там же — в тайге, с незнакомыми людьми, в далеком прошлом. А я-то обрадовался!
Здешняя Наташа стояла чуть поодаль. Выглядела встревоженной.
— Ну, вспомнил? — настойчиво повторил Юрка.
Я помотал головой, и тут же пожалел о содеянном. Мерзкой волной накатила тошнота. Накрыла, сдавила горло спазмом. Желудок подскочил до самых гланд, изверг содержимое прямо под ноги Юрке.
Сразу стало легче.
Юрка попятился, выдал традиционное народное:
— *б вашу мать! Эдик, что это он?
— Что-что, — рыжий немец раздвинул благородную публику, выбрался вперед, — у него сотрясение мозга! Самое натуральное.
— Откуда? — Юркин вопрос прозвучал довольно глупо.
За Эдика ответил Тоха:
— От верблюда! Тебя бы так шарахнули по балде.
— Ребята, — послышалось негромкое, — его бы до палатки довести и уложить. Отлежаться ему надо.
Это вступила моя Наташа. Моя? Я даже фыркнул от собственных мыслей. С каких это пор? Я совершенно не воспринимал эту девушку, как свою. Между Тохой и Юркой протиснулась серьезная Зиночка. Глянула на меня сочувственно. Попросила:
— А действительно, ребят, оттащите вы его в палатку. Ну сколько можно мучать человека?
Тоха возмутился:
— Зинуля, солнце наше, кто его мучает?
Юрка же скомандовал Эдику:
— Помогай.
Они дружно склонились надо мной, подхватили подмышки. Тихонько потащили прочь от навеса. Я вполне сносно перебирал ногами. Почти шел. Ругал себя мысленно, что так неприлично раскис. Правда, ничего с организмом поделать не мог.
От тряски меня мутило. За те пятнадцать метров, что отделяли навес от палаток, вывернуло еще дважды. Желудок был совсем пустой. На выходе получалась одна лишь желтая пена. От этого было только мучительнее.
В конце концов, этот бесконечный путь завершился. Юрка оттеснил рыжего, сам усадил меня на спальный мешок. Эдик притащил откуда-то надувную подушку. Сказал:
— Ложись, аккуратнее.
Ната молча стянула кеды. От их заботы мне стало не по себе. Эти люди переживали обо мне, старались помочь. А я… Я их попросту дурил, выдавая себя за другого человека. Но что я мог с этим поделать? Ничего.
С этой мыслью и заснул.
* * *
Проснулся от того, что пересохло во рту. Не открывая глаз, поворочал языком, облизнул губы. В полной мере осознал, что дико хочу пить. И приоткрыл глаза.
Напротив, скрестив по-турецки ноги, сидела Наташа. Она читала. Внимательно, увлеченно. На этот раз на голове у нее косынки не было. И я увидел, что волосы ее острижены коротко, почти под мальчика. Были они необычного каштанового цвета, отливающего густой краснотой. Длинные ресницы отбрасывали на щеки тени.
Почему-то она напомнила мне взъерошенного воробья. Худого, смешного мальчишку. И я невольно поразился, насколько вкусы прежнего Мишани не совпадали с моими собственными. По мне даже в пухленькой Зиночке женского очарования было несоразмеримо больше. От этих мыслей стало совсем тошно, и я вздохнул.
Девушка встрепенулась, захлопнула книжку, не слишком
