В письме к Тургеневу, озаглавленном „На другой день“ (то есть от 6 марта 1861 года, так как царский манифест, подписанный 19 февраля, был объявлен в столицах лишь 5 марта), ликующий Анненков недоумевал, почему народ так безразлично отнесся к „освобождению“, <будто… не получал никакого сюрприза, а только должное, ему следующее и за держанное слишком долго неисправным плательщиком».
В письме к тому же Тургеневу под названием «Три неделя спустя — (от 25 марта 1861 года) Анненков по-прежнему славословит грабитель-скую крестьянскую реформу как „русскую революцию“, которая, в от-личие от западных, совершается „во благонравии и в какой-то ceрьезности“. Но в этом же письме встречаются строки иной тональности. „Положения“ очень сложны, — пишет Анненков, — иногда идут наперекор народным понятиям о праве и собственности и уже повсюду образуют нечто вроде тяжбы между владельцем и крестьянами».
Массовые крестьянские волнения в степной полосе, последовавший в ответ на царский манифест о «воле» и захватившие частью и родную Анненкову Симбирскую губернию, личные его взаимоотношения с крестьянами в родовом поместье Чирьково показали, сколь далек он был в свое либеральной утопии от реальной действительности.
Правда, Анненков по-прежнему краснобайствует насчет того, что по своему характеру реформа, дескать, соответствует «исконным условиям русского народного быта», но в действительности, на примере своих же собственных столкновений с крестьянами, он убеждается, что крестьянство мечтает о новой, «полной воле», а потому и царские «Положения» означают не социальный «мир», а начало «войны, борьбы и столкновения» между помещиками и крестьянами. Имея в виду предоставленное помещикам право полюбовно решать с крестьянами вопросы о размежевании н выкупных платежах, Анненков писал в том же письме к Дружинину из Чирькова от 12 июля 1861 года: «Добровольное соглашение так же осуществимо, как царство любви на земле. Ничего не остается более, как рабски следовать за буквой положения, что я и сделаю с облегчениями, какие будут возможны, и тотчас же покину этот взволнованный, далеко не умиренный и тайно озлобленный край».
В годы контрнаступления реакции, организованного царскими властями вскоре же после объявления «воли», Анненков, хотя и с разного рода оговорками, оказался, вкупе с другими либералами, «в разношерстном стаде Каткова» (Герцен).
В 1861 году он фактически и навсегда порывает с Герценом и Огаревым. В 1862 году на страницах катковского «Русского вестника» появляется заключительная часть его памфлета «Февраль и март в Париже, 1848 г.». И вступление к памфлету и само повествование об «умственной анархии», якобы пережитой Францией в 1848 году, имеют целью предупредить русское общество от повторения подобных «случайных» событий. В этом же году в «Современной летописи», на страницах которой М. Катков с разрешения властей начинает печатать клеветнические измышления о Герцене и Огареве, появляется статья Анненкова «Письмо из Киева», проникнутая шовинистическими настроениями.
В 1863 году, в связи с выступлением Герцена и Огарева в поддер-жку польского восстания, «трезвый» Анненков уже прямо и откровенно обвиняет былых друзей в отсутствии политического чутья. «А что за год мы прожили? — писал Герцен своей приятельнице М. К. Рейхель 28 августа 1864 года, — Даже Павел Анненков и тот лягнул в письме».
В дальнейшем Анненков даже и теоретически пытался обосновать свой отход вправо. По его мнению, крестьянская и судебная реформы шестидесятых годов являются якобы столь крупными и радикальными социальными переворотами «мирного» характера во всем строе русской жизни, что они в корне исключают историческую потребность в революционной деятельности на русской почве. Пореформенной России нужны, дескать, не Герцены, не Чернышевские и даже не Базаровы, а «трезвые» деятели легальной и мирной будничной работы вроде Калиновича из «Тысячи душ» Писемского или тургеневского Потугина из «Дыма».
Сплошь и рядом эта реакционная концепция приводила Анненкова к вопиющей неправде в критических оценках, к выпячиванию слабых и замалчиванию сильных, наиболее ценных сторон того или иного произведения.
Например, в статье «Русская беллетристика и г-н Щедрин» (1863) Анненков, хотя и неглубоко, но все же положительно оценивая сатиру Щедрина, вместе с тем недоумевал, почему писатель «снова возвращается к упраздненному крепостному праву». По мнению Анненкова, крепостничество-«отошедший» в прошлое порядок. По мнению же Щедрина, реформа 1861 года почистила лишь фасад Российской империи, а крепостничество осталось в своих основах и пропитывает собою всю пореформенную русскую жизнь. И последующее развитие показало, насколько был прозорлив демократ Щедрин и как глубоко заблуждался либерал-постепеновец Анненков, сторонник «дельного мыслящего консерватизма» во всем, начиная с политики и кончая эстетикой.
Анненков превозносит как произведение «замечательное» и «очень талантливое» реакционный пасквиль Писемского на «нигилистов» и «герценистов» — его роман «Взбаламученное море», остроумно названный Герценом «взболтанной помойной ямой». Анненкова вполне устраивает грубо намалеванная в этом романе «картина всеобщей игры орудиями протеста при неимении истинного его содержания», и критик-эстет упрекает Писемского лишь за «художническую неслаженность» произведения.
С середины шестидесятых годов Анненков подолгу живет с семьей за границей, а в дальнейшем обосновывается там на постоянное жительство, лишь наезжая в Россию. С отъездом за границу обрывается и его активная критическая деятельность.
Последние статьи Анненкова о произведениях текущей литературы, такие, как «Современная история в романе И. С. Тургенева „Дым“ (1867) или „Война и мир“. Роман гр. Л. Н. Толстого. Исторические и эстетические вопросы» (1868), по-прежнему обнаруживают хороший художественный вкус и эстетическую чуткость их автора. Но когда речь заходит о соотношении изображенного с реальной жизнью России, о значении произведения в идейной жизни эпохи, у Анненкова будто исчезают на это время тонкий вкус и природный ум, живая мысль уступает место голой буржуазно-постепеновской тенденции.
Живя за границей, Анненков по-прежнему в курсе всех дел и событий русской жизни. Участие в издании «Вестника Европы» и общение на этой почве с Пыпиным и Стасюлевичем, дружба с Тургеневым, приятельские отношения с Щедриным, Писемским, деятельная переписка с множеством русских литераторов, а главное, работа над литературными воспоминаниями, о создании которых Анненков стал думать, очевидно, сразу же после смерти Герцена (1870), — все это тесно связывает его с литературной жизнью эпохи до конца дней.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
