Но вернемся к началу нашего разговора. Итак, я должен назвать несколько опер. Назову три, которые ближе всего моему сердцу. Впрочем, нет, три не получается, назову четыре, так будет полней и правильней. Это «Риголетто» Верди, «Кармен» Бизе, «Пиковая дама» Чайковского и «Князь Игорь» Бородина.
Назвал четыре оперы и слышу, как стучатся в мою душу и «Евгений Онегин», и «Аида», и «Севильский цирюльник», и… но регламент есть регламент, и тут я уже ничего не могу поделать. Хотя оперы эти тоже люблю давно горячо и нежно.
Чем волнует меня любое настоящее произведение искусства, в том числе и опера? Монолитом совершенства формы и глубины ее содержания. И перечисленные мною оперы — яркий тому пример. «Риголетто» — это смелый социальный протест, гневный удар бича по сановному самодурству, по развращенности высшего света, по эгоизму и злу. Но это еще не все. В опере, по крайней мере, три плана. Второй — это восхищение чистой, наивной, самоотверженной любовью. Но есть еще и третий план. И он-то волнует меня едва ли не больше всех остальных. Это удар по предательству и жестокому эгоизму. Вспомните, с чего начинается опера? Шут Риголетто в угоду своему высокородному распутному хозяину, чуть ли не заслоняя его собой, прогоняя, глумится над несчастным стариком, у которого герцог обесчестил дочь. Обратите внимание на то, что Риголетто тоже немолод и у него тоже есть горячо любимая дочь. И кому бы, казалось, как не ему, понять и посочувствовать горю несчастного отца? Но Риголетто далек от этих благородных чувств. Он хохочет над стариком и в ответ слышит его проклятье. И проклятье сбывается. Об этом сам с ужасом вспоминает Риголетто в последнем акте. Что говорить, кара, свалившаяся на голову герцогского шута, ужасна, но тяжко и предательство (а иного слова тут и не подберешь), совершенное Риголетто-отцом по отношению к такому же вассалу, как и он сам. Предательство же — порок наиболее ненавистный мне всегда и везде. Гюго есть Гюго, и опера написана на достойный сюжет. Что же касается музыки Джузеппе Верди, то можно без всяких преувеличений сказать, что она гениальна. Она так ярка и изобилует таким количеством великолепных мелодий, что, кажется, любую из арий можно пропеть или просвистеть, снова и снова ощущая могучую силу и поразительное очарование этой музыки. Вспомните песенку Риголетто, ариозо и песенку герцога, квартет из третьего действия, арию Джильды «В храм я вошла случайно» и так далее и так далее. Ну разве не поразительная по красоте музыка? Ну а если к совершенству формы и содержания прибавить еще и совершенство исполнения, то впечатление получается редким. Мне посчастливилось слушать эту оперу с народным артистом республики Бурлаком — Риголетто и народным артистом СССР Козловским — герцогом и, если память мне не изменяет, народной артисткой СССР Барсовой — Джильдой. И было это не то в 1951, не то в 1952 году в Москве. Думаю, что огромного впечатления от этого спектакля хватит мне на всю жизнь.
Что касается «Кармен», то эта опера представляется мне редким по величине и красоте алмазом, поражающим самое взыскательное воображение совершенством всех сторон и всех, даже самых мельчайших граней, выполненных с удивительным талантом, вдохновением и мастерством. Есть ли еще на свете опера, из которой каждое, ну буквально каждое место можно было бы с удовольствием промурлыкать на память, всякий раз заново восхищаясь колоритностью, темпераментом и красотой этой удивительной музыки?! Кажется, что ее огонь ощущаешь даже физически. Если на этом музыкальном солнце и есть пятна, то они различимы, я думаю, лишь в какие-нибудь большие профессиональные бинокли. Чем волнует меня эта опера? Блестящим сочетанием великолепного содержания с гениальной музыкой. Я знаю, что немало людей в этой опере концентрируют свое внимание главным образом на Кармен, на ее горделивом характере и ее так называемой «свободолюбивой душе» и любви, не знающей ни преград, ни цепей, ни рабства. Я на эту оперу смотрю иначе. Для меня опера, точно так же, как и повесть Проспера Мериме, — это гимн не Кармен, а мучительной и сильной любви дона Хозе.
Два слова о повести и содержании оперы. Кармен, как бы она ни восхваляла любовь, не только не любила, но даже отдаленного представления об этом чувстве не имела никогда. Как эгоистичная и увлекающаяся натура, она влюблялась, повторяю, влюблялась, но не любила ни разу в жизни. Краткосрочные бурные страсти не походили на любовь уже одним тем, что ее абсолютно не интересовала судьба тех, кого она отмечала своим вниманием. Разве огорчило ее то обстоятельство, что ради нее Хозе потерял все: честное имя, право ходить с гордо поднятой головой по улицам, да и вообще появляться среди людей. Что он нарушил присягу и стал дезертиром, то есть человеком вне закона. И вот, добившись всего этого и сделав его таким, Кармен, ни секунды не задумавшись, бросает его ради нового увлечения. И то, с какой легкостью и быстротой она это делает, дает нам все основания полагать, что и с новым предметом своих страстей обойдется она примерно так же. Волнует меня, повторяю, как в опере, так и в повести образ Хозе, человека, способного на огромную самоотверженную любовь и готового не только отдать все ради этой всепоглощающей любви, но и постоять за свою честь, отомстить за предательство и неблагодарность. Но так же как и в «Риголетто», есть в этой опере и второй план. Любовь Хозе обречена на трагический финал тем, что куплена она ценой сделок с совестью, ценой вступления на нечестный путь. Вспомните, человек любил, любил горячо и страстно, но не подымался в этой любви к чему-то светлому и прекрасному, а словно бы шагал со ступеньки на ступеньку вниз: от нарушения присяги к дезертирству, от дезертирства к вступлению в шайку жуликов и контрабандистов, а дальше уже и до одной из самых низких ступеней человеческого бытия: согласия бросить даже родину и уехать на любой конец земли по желанию возлюбленной. Такая любовь не может дать глубокому человеку подлинного счастья нигде и никогда. На нечестных путях его нет. Вот так воспринимаю я это произведение. И иной трактовки для меня fie может быть. Музыка? Она великолепно передает все оттенки человеческих чувств. От солнечной радости до трагического финала. Как написана эта опера! Как она написана! Это огромный низвергающийся каскад великолепных мелодий, целая Ниагара потрясающей музыки! Прослушав оперу раз, один только раз, вы уже не забудете этой музыки никогда. Она будет жить в памяти вашей пусть даже всего несколькими кусочками, но всегда, до конца ваших дней, а если вы прослушаете ее дважды или трижды… Да что там говорить, те, кто это сделал, понимают, о чем я пишу, остальным же я от души советую сделать это. Сделайте так, и огромный пылающий бриллиант будет вечно сверкать в вашей груди. Вот так же, как горит он в душе у меня. В любой момент дня и ночи, стоит мне произнести «увертюра к третьему действию «Кармен», — и бравурная страстная музыка заливает все мое существо от макушки до пяток, и я без магнитофона и радио могу слушать эту бессмертную музыку. Я произношу: «Хабанера», — и слышу в переливах знакомой обжигающей музыки дрожащий от сдерживаемой страсти великолепный голос Елены Образцовой. И как только стихает ее голос, я произношу: «Песенка тореадора», — и вот она, эта незабываемая вещь. Вот уже второе столетие гремит и победно шествует по всем лучшим подмосткам мира эта искрометная опера, доставляя огромное эстетическое наслаждение, волнуя и предостерегая: счастье нельзя купить ценой отступничества и унижений. Счастье — удел человека с сильной душой. Женщина, сделав любимого неудачником, сама же потом ему этого не прощает! Уверен, что, сколько будет существовать на земле человечество, столько будет жить этот музыкальный шедевр!
Говорят, что в «Пиковой даме» Чайковского наказывается болезненная страсть к наживе, горячечный авантюризм игрока. Не стану спорить, для кого-то, может быть, это и так. Для меня смысл этой замечательной оперы в другом. Германн не столько жертва погони за золотом, сколько жертва эгоизма и предательства своей души. Помните, в опере графиня обещает ему простить совершенное зло и помочь разбогатеть при условии беречь Лизу и жениться на ней. Обезумевший Германн условия этого не соблюдает, губит любящую его душу и, как следствие собственного злодейства, гибнет сам. Пушкин и Чайковский… Я уже говорил, что когда сливаются воедино творения двух гениев, то результат, как правило, превосходит самые смелые ожидания. Первый признак подлинности шедевра заключается в том, что с ним можно встречаться бесконечное количество раз и всегда с огромной и удивляющей радостью. Вот так я могу сколько угодно перечитывать многие творения Пушкина и Лермонтова, страницы Салтыкова-Щедрина и Гоголя, Чехова и Диккенса, Льва Николаевича Толстого и Байрона, Есенина и Шандора Петефи, Блока и Шолохова и многих других. Сколько раз слушал я «Пиковую даму»? Точно затрудняюсь сказать, но раз восемь или десять наверняка. Слушал и целиком и в отрывках и всякий раз заново удивлялся и заново восхищался красотой, вдохновенностью и силой этой неповторимой музыки. Музыка эта просто-таки как живая, отражает малейшие оттенки души героев. Как наивно и трогательно-сентиментально звучат ариозо героев пасторали под титлом «Искренность пастушки»! Как туманно и чуточку загадочно звучит в ночном сумраке романс старой графини, вспоминающей свою далекую юность, французское мягкое грассирование, свечи, ночной будуар, чепец… И какой тревожной, накатывающейся какими-то нервными волнами становится музыка перед первыми словами Германна. Слушая ее, вы почти физически ощущаете что-то трагически неизбежное, готовое вот-вот совершиться на ваших глазах. И хотя вы читали уже не раз повесть Пушкина и, может быть, слушали уже оперу, ощущение это все равно возникает каждый раз, когда начинает звучать эта зловещая и напряженная музыка.
