Васька решительно поднялся и подошел к соседке. Вот они уже разлеглись на песке, весело переговариваясь о чем-то, и Ванька тоже подошел было к ним, присел рядом, но они словно не замечали его, увлекшись разговором, и Ванька побрел восвояси.
– Тоже мне, атлета из себя корчит, – громко изрек он на прощанье.
Васька сердито оглянулся, но пререкаться не стал, и Ванька вернулся на свое место. Отец уже оделся и спешно ушел, торопясь по своим делам.
– Не везет тебе на девчонок. Галя Богоявленская жениха настоящего себе нашла, Вальку Васька увел из-под носа, но ты не журись, – насмешливо утешал товарища Симак, подмигивая Паньке: – Как там в песне поется? «Если к другому уходит невеста, то неизвестно, кому повезло».
– А ну вас, – Ванька наспех оделся и ушел, не прощаясь…
«Тоже мне, друг нашелся. Только о себе думает, вот Борис – это друг настоящий. Такой не продаст», – думалось Ивану, возвращавшемуся домой.
– Эй, сосед, обожди чуток, – с лавочки возле дома Откосовых поднялась компания во главе с Чистилем. Ванька насторожился.
– Не трухай, мы своих не бьем. Хотя, кто не с нами, тот против нас, верно говорю? – Чистиль поздоровался с Ванькой за руку. – Чево мрачный такой. Девки не дают?
Компания заржала насмешливо – угрожающе.
Юрка Откосов с Вовкой Косыревым смеялись громче других, вызывающе хлопая Ваньку по спине, но тот терпел, деваться некуда – перевес сил на их стороне. Он криво усмехнулся, это заметили.
– Кривиться не надо. Может, наше общество тебя не устраивает? Тогда скажи, плакать не будем, – Чистиль перешел на деловой тон: – Мы тут скоро собираемся одного жида проучить, пойдешь с нами?
– Не знаю пока, а за что его? – Ваньке не хотелось драться.
– Ты не юли, давай слово! – обступила его со всех сторон братва.
– Сказал, не знаю, может, и пойду, – вырвался из круга кодлы Ванька, стараясь не уронить свое достоинство, но последних его слов было достаточно; согласие достигнуто, и компания удовлетворенно смотрела ему вслед.
Теперь, в случае отказа, Ваньке несдобровать.
Дядя Юра с кошелкой в руках шел по базару, прицениваясь к продуктам. Купил картошки три кило, луку кило, зашел в мясной павильон и пошел по рядам, выбирая кусок мяса получше, без костей.
– Здравствуй, Юра. Выбирай любой кусок, мясо парное, свежее, – обрадовался ему здоровенный мясник, и он остановился, сделав свой выбор.
– Прифет. Свешай вот этот кусок. Почем кило?
– Пятнадцать рублей, Юра. Вот, пожалуйста, как раз кило будет, – взвесив, мясник завернул мясо в крафт-бумагу и протянул покупателю.
– Тватцать пять? По-старому или по-новому? – переспросил с юмором туговатый на ухо дядя Юра и засмеялся, довольный собой.
Мясник захохотал в ответ шутнику.
– Пошалуйста, – и дядя Юра отдал мяснику двадцать пять рублей.
Положив мясо в кошелку, он отправился домой, горделиво посматривая по сторонам.
Мясник недоуменно пожал плечами и крикнул ему вдогонку:
– Юра, вернись, сдачу забыл взять!
Но покупатель и ухом не повел. Мясники, соседи по прилавку, засмеялись, покачивая головами: богатый клиент попался, повезло.
– Дают, бери, а бьют – давай сдачи, – пошутил один из них, и все разом захохотали, включая счастливца…
Дядя Митя пролистал фотоальбом, долго смотрел на фотографию своей матери, вспоминая прошлое… Положив альбом на место, в тумбочку, встал из-за стола и захромал на кухню; загремев кастрюлями, начал готовить обед на керосинке, поглядывая на старинные настенные часы с боем.
«Пора бы уж и Юрке вернуться с базара. Где его носит, горбыля», – подумалось ему, и тут же хлопнула входная дверь в коридоре, затопало множество ног, и в квартиру вслед за Юрой ввалился Николай с друзьями.
– Привет, Димитрий. Обед готовишь? Што-то поздновато.
– Жениться тебе надо. Сколько баб одиноких страдает, а ты все дома толчешься. Вдвоем с Юрой, как бирюки проживаете, – балагурили мужики, присаживаясь у стола, на диване, и закуривая.
– Только бабы здесь и не хватало, атмосферу портить, – оживился дядя Митя, выглядывая из кухни. – У нас мужской коллектив. Давайте-ка лучше в шахматы сразимся. Ну, кто первый?
– По рублю, или по полтинничку? – хитро прищурился один из мужиков, скалясь золотыми зубами и приглаживая редкие волосенки.
– Проиграешь, Шереметьев. Димитрий теорию изучает, – выдал тайну брата Николай, показывая на книгу по шахматам П. Кереса «Сто партий».
– Ничего, где наша ни пропадала. Прорвемся, – самоуверенно возразил Шереметьев, шумно рассаживаясь у стола.
Игра началась…
Ванька ехал по Комсомольской улице на своем любимом велике, приближаясь к дому № 14 на улице Куйбышева, где проживало семейство Шмариновых. Подпрыгивая на ухабах и объезжая колдобины, он лихо мчался по давно наезженному маршруту.
Из раскрытых окон квартиры на втором этаже слышался мужской гомон, и было видно, как дядя Юра поставил пластинку на проигрыватель радиолы и прибавил звук, выглядывая в окно:
«Джамайка!..» – разнесся по всей округе волшебный голос Робертино Лоретти, и проходящие мимо ребята приостановились, слушая песню…
– Юра пластинки крутит, – уважительно сказал один из них.
Ванька тоже притормозил и слушал, глядя в окно и по сторонам с чувством гордости и сопричастности к происходящему.
Дядя Юра заметил собравшихся:
– Прифет, ребята! Ваня, заходи, давай, чего стоишь?
– Здорово, Юра! На танцы вечером пойдем с нами в горсад? – закричали ребята, но дядя Юра не расслышал и, помахав всем рукой, скрылся из виду. Он любил давать концерты всей улице, чтобы все слышали и знали, что это у Шмариновых так весело.
За что многие соседские старухи недолюбливали их и, сидя на лавочках, судачили промеж себя: «мол, эти Шмариновы все чудаки, в свою мать уродились, царствие ей небесное. Та тоже была не от мира сего, блаженная какая-то, не как все они, нормальные люди».
Ребята пошли дальше, а Ванька подъехал к дому, поставил велосипед во дворе, возле их сарая, и помчался вверх по лестнице на второй этаж…
Ванька пристроился подле отца и вместе со всеми наблюдал за схваткой шахматистов: оба они раскраснелись от желания выиграть, ведь на кону был рубль, лежащий рядом с шахматной доской на столе, да и авторитет в придачу, что тоже немаловажно.
– Юра, да выключи ты свою музыку, – сдали нервы у Шереметьева.
– Это он нарошно врубил на полную катушку, брату подыгрывает. Вишь ты, как Виктор разнервничался, – заметил Володя Рыбаков не без юмора, и все засмеялись, разряжая накалившуюся обстановку.
Дядя Юра выключил радиолу и тоже пристроился возле старшего брата стоя, болея за него.
Опять хлопнула входная дверь, и вошел Генка Черняк, вымахавший почти под потолок, только худющий очень. За ним коренастый крепыш Венка Пигусов. Болельщиков стало еще больше.
– Шах тебе, и мат! – наконец объявил дядя Митя и рубль исчез в его бездонном кармане штанов. Шереметьев разочарованно вышел из-за стола, уступая место следующему, но желающих рисковать своим трудовым рублем больше не оказалось.
– Давай на щелбаны? – предложил, было, Николай, но желающих подставлять свой лоб и срамиться, тоже не было.
В это время прибежал посыльный и выставил на стол три бутылки вина.
Компания оживилась.
– Ну, так что, ахнем по стаканчику. За тех, кто не вернулся из боя? – как всегда многозначительно произнес дядя Митя, оглядывая молодежь.
– За вас, за фронтовиков! – поднял стакан Виктор Шереметьев.
Приняв по стакану красненького, мужики повеселели. Молодежь тоже приобщалась ко взрослой жизни, но после старших, как положено.
– Да, Димитрий, пришлось вам хлебнуть на войне-то. Слава богу, живыми вернулись, – Володя Рыбаков истово перекрестился на икону. Он был верующим, и мужики с пониманием относились к этому.
– Мне еще повезло, – похлопал себя по протезу Димитрий, – многие обеих ног лишились, а кто и голову сложил.
– Лежу я с простреленным горлом, и думаю: мне помирать никак нельзя, я маме обещал вернуться живым, – не в первый раз начал вспоминать Николай, но все слушали его с повышенным вниманием, уважительно.
– Много нас тогда на земле лежало. Врач проходит по рядам, осматривает. Дошла очередь и до меня. Помню, наклонился он надо мной, потом выпрямился и говорит медсестре: этот не жилец, и дальше пошел. А я стараюсь дышать медленно, чтобы не поперхнуться, тогда амба – захлебнешься кровью и каюк, – разволновался Николай, вспоминая незабываемое. Помолчал чуток, и продолжил:
– Дышу я вот так кровью, вижу, врач возвращается. Снова наклонился надо мной и удивился: надо же, говорит, все живет. Потом взял что-то и с хрустом вставил мне в горло. Сразу стало легче дышать. Выжил и домой вернулся, к маме, – закончил он свой рассказ и потрогал горло:
– Привык уже к трубке. Не раз терял по пьянке, но бог миловал. Узнал недавно, операцию сейчас делают в Москве: берут мясо из задницы, и вживляют в горло. Собираюсь поехать.
