— Что нового, Михаил?
— Пока всё благополучно. Схема температурного перепада работает превосходно.
Брусков открыл глаза и с оживлением продолжал:
— Молодец Никита! Его идея применения жидкого водорода великолепна! Я бился до одурения над проблемой создания в глубинах разницы температур между двумя спаями термопары. Я терял надежду, возмущался Никитой, втянувшим меня в эту проклятую проблему, проклинал себя, что поддался соблазну дружбы и очарованию загадки. И вот он только намекнул как-то вскользь, что, может быть, следует доставлять к одному спаю термопары концентрированный холод с поверхности земли… Эта мысль поразила меня. Я чуть с ума не сошёл от восторга. Это гениальный человек!.. Это…
— Я не спорю, не спорю… — улыбалась Малевская, ставя динамометр на корку нового образца. — Если бы я была другого мнения, ты меня не видел бы здесь, в его лаборатории.
— Не только ты. А Илья? А десятки других?… Как странно, Нина! Ведь факт существования в глубинах земли неисчерпаемых запасов энергии давно известен. А к идее практического использования их относились как к идее фантастической. Но вот взялся за неё Никита — и у меня, у тебя, у Цейтлина, у многих других глаза раскрылись. И «фантастика» становится сейчас такой реальной, такой ощутимой…
— Ты забываешь, Михаил, ещё одно очень важное, по-моему даже решающее, обстоятельство.
— Какое?
— А то, что у нас, в Союзе, каждая здоровая идея быстро претворяется в действительность. Проект Никиты раскрывает такие волнующие перспективы, что всё другое сразу перестало нас увлекать.
— Значит, и солнце, и ветер, и вода теперь окончательно дискредитированы?
— Ну, как сказать?! Лично я, вероятно, не вернусь к ветротехнике, но другие… они, вероятно, будут выжидать результатов нашей экспедиции. Такие люди, как Рощин или Виктор Семёнов, даже в случае успеха нашей экспедиции будут продолжать поиски новых видов энергии. И кто знает? Разве есть пределы человеческой изобретательности? Может быть, они в конце концов найдут простые и дешёвые способы получения энергии от солнца и океанов. И тогда применение их будет так же целесообразно, как использование нашей подземной теплоты.
Они помолчали. Поднявшись и заглянув в тетрадь Малевской, Брусков спросил:
— Чем ты сейчас занята?
— Проверяю действие различных минерализаторов на горные породы. Эти минерализаторы должны цементировать своды из размельчённой горной породы, которые снаряд будет оставлять за собой по мере продвижения в глубь земли. Без этого тяжесть нарастающего столба размельчённой породы в конце концов раздавила бы снаряд, из какого бы крепкого металла он ни был сделан… Но сейчас я ловлю себя на том, что моментами ничего не соображаю… А каково там Никите? В комиссии, я знаю, немало противников его проекта. И он один должен выдерживать бой.
— Ну, он там не один сражается…
— Кто сражается? Где сражается? — послышалась скороговорка Цейтлина. Он с трудом протиснулся в дверь. — Безобразие! Это не дверь, а мышиная щель! Это мышеловка какая-то!
Усевшись на стул и широко расставив ноги, он вытирал с лица обильный пот.
— Здравствуйте, ребята! Что слышно? Кончилось заседание?
— Нет ещё, Илюша! — ответил Михаил, наблюдая за работой Малевской.
— Это безобразие! Столько времени мучить людей! Не зря говорят, что в комиссию не легко попасть, а ещё труднее выйти.
— Зато оттуда легко вылетают, Илюшенька!
— Не все, Михаил, не все! Смотря с каким багажом явишься. А у нашего Никиты… Он выйдет оттуда с высоко поднятой головой.
— Я думаю! — ответил Брусков. — Чего бы стоили все мы, если б дело обстояло иначе… Ты откуда, Илья?
— Да всё оттуда — из НИМИ. Третью неделю бь мся над подвижным соединением секций снаряда. Никита хочет придать ему некоторую гибкость, чтобы не быть прикованным к вертикали. Таким образом снаряд получит способность к маневрированию.
— Ну, и что же?
— Приходится вносить кое-какие изменения в первоначальный проект. Гибкость вершины снаряда в проекте разработана очень хорошо, эту часть мы не тронем, а вот способ сочленения и размер секций в теле снаряда придётся несколько изменить. Никита уже согласился. Да что-то у нас не клеится с моделью. Архимедов винт, который должен вращаться вокруг тела снаряда и переносить кверху раздробленные буровой коронкой и ножами горные породы, тоже нелегко заставить работать. Правда, на модели в небольших кривизнах он уже работает, но пройдёт ещё не меньше месяца, пока мы добьёмся полного решения задачи.
Опять раздался телефонный звонок. Брусков бросился к аппарату. Но, как это ни странно, тяжеловесный Цейтлин опередил его и перехватил трубку.
— Слушаю… Цейтлин, да… А, Андрей Иванович!.. Что? О Марееве? Ничего… Неужели? Говорите, голубчик, умоляю вас, говорите… что он вам сообщил?
Малевская и Брусков жадно ловили невнятные звуки, доносившиеся из трубки.
— Одну минуточку, Андрей Иванович. Здесь Малевская и Брусков… Андрей Иванович говорит, что ему сейчас звонил секретарь комиссии, его приятель, и передавал ход заседания… Продолжайте, Андрей Иванович… Да… да… ага… два часа длился доклад Никиты?… Вот здорово!.. Ага!.. так… С успехом? Так… так… Кто? Рощин выступал против? Из Института гелиоэнергетики?… А-а-а… Так… так… Час говорил? Технические эксперты одобряют? Молодцы!.. Что?… Вы слышите? Ещё восемь ораторов, заключительное слово Никиты и председателя комиссии, голосование резолюций… Бедный Никитушка! Ну и дела!..
Цейтлин опустился в заскрипевшее под ним кресло. Все молчали. Малевская несколько раз пробовала начать работу и снова бросала. Брусков сосредоточенно ходил по комнате. Все трое думали об одном и том же. Ожидание становилось невыносимым.
Наконец раздался осторожный стук в дверь.
— Войдите! — громко сказала Малевская.
На пороге показалась спокойная, корректная фигура Андрея Ивановича Потапова. Он аккуратно закрыл за собой дверь.
— Здравствуйте, друзья мои! — неторопливо говорил он. — Неужели Никита Евсеевич ещё не пришёл? Мне полчаса назад звонил секретарь комиссии, что заседание кончается. Я и поспешил сюда.
— Как? Значит, уже! Где же он?
— Он, может быть, и не знает, где мы?
— Я это предусмотрел, — сказал Андрей Иванович. — Я просил секретаря передать Никите Евсеевичу, что мы все будем его ждать в лаборатории у Нины Алексеевны. Он обязательно сюда придёт. Да вот и он!
Мареев вошёл оживлённый, счастливый. За прошедшие полгода складки на переносице и у ноздрей стали глубже и резче, взгляд — ещё твёрже и острее. Было в его лице что-то властное, заставлявшее прислушиваться ко всему, что он скажет. Но улыбка по-прежнему как-то внезапно преображала это смуглое, худощавое лицо, придавая ему неожиданную теплоту и мягкость.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
