Статистика по применению этих законов очень фрагментарна, но даже по ней можно проследить определенную тенденцию. Так, Агентство учета и изучения уголовных преступлений Нового Южного Уэльса провело исследование уголовных дел, которое обнаружило такие тренды. В 1940-х годах ежегодно рассматривалось 100–200 уголовных дел. В 1950-х – конце 1960-х число уголовных дел возросло до 400–500 в год. Скачки и падения (117 дел в 1966 году, 1204 в 1968-м, затишье в начале 1970-х) отражают изменения в интенсивности политической работы. В середине 1970-х годов, когда Сидней был на пути к признанию его одной из «гей-столиц» мира, показатели по уголовным делам опять возросли. В 1975 году суды рассмотрели 300 уголовных дел по статьям Уголовного кодекса и Закона о преступлениях, преследуемых в порядке суммарного производства (Summary Offences Act), плюс еще какое-то неопределенное число дел по статьям Закона об охране младенчества (Child Welfare Act).
Полицейский надзор за соблюдением этих законов оборачивается преследованием геев со стороны полиции. Полиция использует «подсадных уток», чтобы провоцировать драки и стычки и затем инициировать юридическое преследование отдельных людей. Говорят, что в середине 1980-х годов в Сиднее действовали два полицейских отряда, занимавшихся подобными провокациями, а в Аделаиде еще один. Еще более известны широкомасштабные рейды полиции в барах и банях: например, рейд в баре «Тракс» (Truxx) в 1977 году в Монреале, где было арестовано 146 человек; рейд в банях в 1981 году в Торонто, где было арестовано 304 человека; рейды в «Клубе-80» в Сиднее, где было арестовано более 100 человек, хотя лишь нескольким из них предъявили обвинение в нарушении законов. Эти модели полицейского вмешательства также вписываются в картину насилия, обсуждавшуюся выше.
Наряду с характерными моделями домашнего и сексуального насилия против женщин и насилия против геев существуют другие виды насилия, от которых значительно больше страдают мужчины, включая мужчин-гомосексуалов. Уже упоминавшийся выше национальный опрос, проведенный в Австралии в 1983 году, показал, что против женщин за год было произведено 113 000 нападений, а против мужчин – 278 000. В том же году было совершено 294 убийства, из них 41 % жертв составили женщины, а 59 % – мужчины. В США в 1978 году число нападений на 1000 человек составило 12 для женщин и 22 – для мужчин. В 1981 году в Соединенных Штатах было совершено 23 600 убийств, из них 21 % составляли женщины и 79 % – мужчины. В этом же году доля смертей от убийств на 100 000 человек составила 3 % для белых женщин, 13 % для черных женщин, 10 % для белых мужчин и 65 % для черных мужчин.
Те, кому предъявлено обвинение в убийстве, или те, кто был осужден по статье за убийство, – преимущественно мужчины. Например, в Новом Южном Уэльсе в 1983 году 519 человек были осуждены уголовными судами высшей инстанции за убийство, нападение и т. п. преступления, из них 93 % – мужчины. Исследование убийств в Новом Южном Уэльсе за пятьдесят лет показало, что в 80–85 % случаев обвинение в них было предъявлено мужчинам. В Соединенных Штатах в 1983 году 87 % арестованных за убийство были мужчины. В том же году 87 % арестованных за нападение при отягчающих обстоятельствах были мужчинами, равно как и 88 % арестованных за поджог и т. п. насильственные действия. Статистические данные за более поздние годы близки приведенным.
Насколько мы можем судить по официальным и полуофициальным данным, мужчины чаще, чем женщины, становятся жертвами жестокого насилия против личности и еще чаще совершают такие насилия.
То же самое можно сказать и об институциональном насилии, представленном полицией, системой тюремного заключения и армией. Согласно переписи 1981 года, в Австралии было 30 200 полицейских, и 94 % из них были мужчины. В июне 1983 года в национальных тюрьмах находилось 10 200 заключенных, и 96 % из них были мужчины. В США в 1983 году в заключении находилось 224 000 человек, и 93 % из них были мужчины. И эта модель имеет интернациональный характер. Вот каковы данные по доле заключенных-мужчин в разных странах в 1974 году:
В вооруженных силах наблюдается аналогичная ситуация. В июне 1984 года в австралийской армии, морском флоте и авиации служило 71 600 человек, из которых мужчины составляли 93 %. Сравним эту цифру с данными для основных стран НАТО в 1979–1980 годах. Они свидетельствуют об аналогичной модели:
Преобладание мужчин в армии было еще более значительным в прежние времена. В вооруженных силах Соединенных Штатов, например, было 99 % мужчин в 1960, 1965 и 1970 годах. Доля женщин начала понемногу расти в начале 1970-х – с развитием официальной политики, приветствующей службу женщин в армии, стартовавшей в 1973 году. Однако в большинстве армий женщинам запрещено участвовать в военных действиях в качестве комбатантов. В системе противовоздушной обороны Британии во время Второй мировой войны женщины допускались к исполнению любых работ, включая наведение орудий на немецкие самолеты, но при этом им запрещалось осуществлять пуск снаряда.
Как же обстоит дело с теми, кто контролирует работу государственного механизма, с теми, кто управляет полицией, бюрократией, солдатами? Хорошо известно, что точное определение реальных носителей власти всегда затруднено, однако вполне обоснованна оценка (в первом приближении), выводимая на основании того, кто занимает ключевые властные позиции: судьи, генералы и члены национальных парламентов (см. таблицу 4).
Статистику по составу парламентов получить достаточно просто, поэтому она представлена в этой таблице более широко, включая страны из всех упомянутых выше шести групп. Цифры, касающиеся судей и генералов, скудны, но очень наглядны. Данные, приведенные в таблице 4, означают процент женщин в каждой из этих групп.
Советский Союз выглядит в этой таблице вполне достойно. Однако надо учесть, что в коммунистических странах власть принадлежит не столько парламенту, сколько правящей партии, а в Центральном комитете Коммунистической партии Советского Союза в 1981 году было только 4 % женщин.
Таблица 4
Женщины в высших эшелонах власти
Заключая десять лет назад свой прекрасный обзор данных по положению женщин в политике, Кэтлин Ньюленд написала, что здесь происходит глобальное изменение. Достигнуто равенство прав (например, женщины получили право голоса), и женщины принимают широкое участие в политике на уровне низовых организаций.
Тем не менее женщины очень редко выступают в качестве политических лидеров. Они практически отсутствуют на том уровне, где собственно куется политика, где принимаются решения, т. е. на уровне реальной власти.
Со времени этого высказывания прошло десять лет, но складывается такое впечатление, что изменилось немногое. Рычаги государственной власти до сих пор находятся в руках мужчин.
Приведенные выше факты – это лишь небольшая часть имеющихся в нашем распоряжении данных, относящихся к социальному положению женщин и мужчин и к отношениям, связанным с разными формами сексуальности. Несмотря на то что некоторые детали будут еще анализироваться на дальнейших стадиях обсуждения, сейчас необходимо сделать один вывод. Модели гендера и пола, которые просматриваются через эти данные, являются не просто важной чертой человеческой жизни – они являются социальными по своей сути. К ним относятся неравенство дохода и неравенство в работе институтов, распределение власти, разделение труда и другие типично социальные факты. Вопрос о том, имеют ли эти социальные факты несоциальные причины, будет обсуждаться в Главе 4.
В основании рассуждений, с которыми вы познакомитесь ниже, лежат два допущения, или две рабочих гипотезы. Согласно первому, факты, представленные в данной главе, связаны между собой, т. е. мы имеем дело не с бесформенной массой данных, а с социальной структурой, с организованным полем человеческой практики и социальных отношений. Эта гипотеза нуждается в анализе, хотя предложенных выше фактов уже достаточно, чтобы предположить, что она верна, поскольку мы убедились, что аналогичные модели проявляются в разных полях социальной жизни. Общий вопрос, на который хочет ответить автор этой книги и который является главным в Части II, таков: как следует понимать эту структуру?
Для этого предмета исследования не существует удобного наименования. Термины типа «гендерная политика» или «патриархат» обозначают отдельные аспекты, но не весь феномен в целом. Участники одной из конференций, проведенных в США в середине 1970-х годов, умудрились придумать новый термин «диморфика» («dimorphics»), который, к счастью, не прижился. Гейл Рубин писала о «системе пол/гендер» – что значительно удачнее, но нерешенным остается вопрос о том, что такое «система». Кейт Янг вместе со своими соавторами говорит о «социальных отношениях гендера». Этот термин представляется мне наиболее точным, но в то же время неудобным для употребления. Самой рациональной кажется сокращенная форма этого термина – словосочетание «гендерные отношения». Именно его я и буду использовать в дальнейшем для обсуждения предмета анализа в целом.
