В ту пору такая жизнь казалась мне совершенно нормальной: меня окружали ученые, и все жили в лаборатории. Я думаю, будет справедливым сказать, что хотя моя внешняя повседневная жизнь в социалистической Польше была неяркой, внутри меня она была веселой и полной удивительных открытий. Я была одной из тех маленьких девочек, которые могли ни с того ни с сего сделать стойку на руках. Жизнь — штука непредсказуемая.
И хотя я никогда не стремилась стать ученым, я провела детство среди людей в белых халатах, друзей отца и матери, коллег, студентов и гостей со всего света. Я чувствовала, что ученые — это суперпотрясающие люди с детской душой. Возможно, это и повлияло на мой будущий выбор.
Оглядываясь назад, я понимаю, что бабушка и отец носили эмоциональные шрамы войны, хотя никогда не обсуждали это и не выставляли напоказ. Они были сосредоточены на том прекрасном, что было в их жизни. Они ясно дали мне понять, что жизнь может и вдохновлять, и сталкивать с проблемами против нашей воли. Они научили меня, что материальные вещи не имеют большого значения, поскольку могут быть потеряны в считаные секунды, зато верность самому себе и умение отстаивать правду — вот что действительно важно. И зачастую не так просто.
Ребенком я обнаружила, что мне легче выражать себя через рисование, а не письмо. У меня не получалось писать непринужденно, и я, бывало, пропускала буквы, словно они терялись где-то между моим разумом и листком бумаги. Самым неприятным было то, что во время письма или разговора я иногда путала слова, внося полную неразбериху. Те, кто не знал о моей дислексии, думали, что я развлекаюсь. Но это было не так.
Во времена моего детства в Польше, как и в других странах социалистического лагеря, медицинское обслуживание было бесплатным,.но лучшее медицинское оборудование было зарезервировано для высокопоставленных членов Коммунистической партии. Создавалось впечатление, что жизнь хороша, только если ты состоишь в партии. Однако мои родители не хотели принадлежать к партийной элите. Когда наши врачи сообразили, что я дислексик, мне исполнилось семнадцать. К тому моменту учителя обнаружили, что, хотя письмо и чтение давались мне с трудом, я обладала выдающимися математическими способностями, а также могла передать свои мысли и чувства с помощью любого вида изобразительного искусства.
Что касается науки, мой муж считает, что дислексия наградила меня нестандартным мышлением. Не знаю точно, но полагаю, что дислексия приводит к неуверенности в себе, а это бывает полезным, хотя не всегда. Мама до сих пор помнит, как в детстве я сильно удивлялась, если у меня получалось что-нибудь сделать.
И даже сейчас, когда что-то идет не так, я реагирую созданием нового или повторным изобретением старого. Одну картину я перерисовывала в ответ на драматические события (и счастливые, и тревожные) так часто, что, если сложить в ряд все ее инкарнации, получится кинолента моей жизни.
Когда я была подростком, искусство для меня было больше, чем просто изображение. Это была свобода мира всемогущей сложности и потенциала цвета, света и формы.
В те годы мы носили школьную форму и вообще одевались практически одинаково, что казалось мне неестественным, и я никак не могла с этим смириться. Бабушка, мама моего отца, была необыкновенно изобретательной и могла «из ничего» наколдовать изумительное блюдо или платье. В какой-то определенный момент она полностью переключилась на заботу обо мне, пока родители были на работе, и я начала сама придумывать и шить себе наряды, делать украшения из бисера, кожи и разноцветных ниток. Цвета заряжали меня энергией. Сегодня Варшава вибрирует от энергии, но тогда это был одноцветный город из бетонных многоквартирных домов.
Товары широкого потребления были в дефиците, и людям приходилось проводить часть дня в очередях. Мои родители весь день были на работе, поэтому в очередях стояла я, чаще всего с подружкой, чтобы время не тянулось так медленно. Мне говорили, что можно зарабатывать деньги, стоя в очередях для других (по-польски такой человек назывался stacz).
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Еще до возникновения «Солидарности», первого независимого профсоюза среди стран советского блока, каждый обязан был ходить на парад, посвященный Польской объединенной рабочей партии. В школах на уроках рисования дети мастерили красные цветы, прикалывали их к палочкам и шли с ними на парад. Но я не помню, чтобы моя семья участвовала в парадах. Хотя моя декорированная палочка мне нравилась, она никогда не покидала пределов дома. А я смотрела на проходящие парады из окна.
Тринадцатого декабря 1981 года мой мир стал еще более серым. За окном я увидела солдат, повсюду висели плакаты, провозглашающие, что теперь Польша находится на военном положении для подавления политической оппозиции. По улицам Варшавы катились танки. Границы были на замке, аэропорты закрыты, проезд по дорогам ограничен. Мне только что исполнилось восемнадцать, и я готовилась поступать в университет.
Ощущения были настолько сильными, что я помню все происходившее в тот день. Тем утром десятки тысяч сторонников «Солидарности» были арестованы. Из-за комендантского часа мы больше не могли гулять по вечерам. Продемократическая «Солидарность» была запрещена (но продолжила процветать в подполье). Жесткое военное положение лишь разжигало протесты и забастовки. Через полтора года его отменили.
Пластичность
Подобно клеткам развивающегося эмбриона, моя жизнь при других обстоятельствах могла бы пойти по совершенно иному пути. Например, один из уникальных подходов отца к моему воспитанию состоял в том, что он записал меня в семилетием возрасте в профессиональный теннисный клуб «Легия», принимавший открытые чемпионаты Варшавы. И пока мои друзья развлекались после уроков на детской площадке, я ехала целый час на автобусе (первое время под присмотром бабушки) на другой конец города, чтобы попасть в клуб на тренировку или соревнование, порой в ущерб школьным занятиям. Так я ездила каждый день в течение девяти лет. В итоге я влюбилась в теннис, который стал частью меня самой, но в пятнадцать лет я повредила спину и вынуждена была целый год проходить курс физиотерапии. К разочарованию моего тренера и моего отца, в семнадцать лет я ушла из тенниса.
Возможно, мое умение концентрироваться, хотя и далекое от совершенства, сформировалось на теннисных тренировках. Они научили меня тому, что принимать один мяч за раз важнее, чем думать о победе, и я вкладывала всю энергию в настоящий момент. Мой партнер по теннисному корту, Ева Гаевская, теперь Леванович, остается одной из моих лучших подруг. Невероятно, но мы подружились, соревнуясь друг против друга на чемпионате Варшавы. Наш матч состоял из бесконечных тайбрейков, и мы даже не помним, кто из нас тогда выиграл.
Судьба определяет разум так же, как и тело. В середине 1980-х, во время короткого отдыха поздним летом на побережье Балтийского моря, я пошла на концерт. После него я познакомилась с Вальдеком Мищором, барабанщиком популярной в те годы альтернативной рок-группы Mr. Zoob, для которой он писал неглупые песни с политическим подтекстом. Это была любовь с первого взгляда. Несмотря на то что мы учились в разных городах Польши (Вальдек изучал культуру в Познаньском университете, а я — биологию в Варшавском), он стал моим женихом. Это было необыкновенное и волшебное время, но через три года я разорвала помолвку. После этого мое будущее повернуло на новую, но вовсе не прямую тропу.
Вырастившая меня бабушка умерла. Это была катастрофа. Я потеряла всю свою энергию, прекратила учебу и поставила на паузу свою жизнь. Именно в этот уязвимый период Кшис Гетц, с которым я познакомилась в семнадцать, вернулся после трехлетнего пребывания в Гане. Он стал моим мужем.
Происшествия и обстоятельства меняют ход жизни подобно тому, как случайные воздействия формируют ход развития эмбриона, например жужжание молекулярного содержимого эмбриональных клеток.
Образование — один из ключевых факторов, однако не школа, а беседы с моим отцом и его друзьями, детство в научной лаборатории вызвали во мне непреходящую страсть к биологии, и в частности — очарование мозгом и его пластичностью.
