Хорошо еще, что в тот раз никто не присутствовал при этой сцене. Они лопнули бы от
смеха. Я провел несколько часов, корча рожи, которые зеркало мне же и возвращало. Я даже решил напасть на свое собственное отражение и ударился о холодную поверхность зеркала, повторявшего все мои ужимки. Черт возьми, ну разумеется, это же был я сам! Ну вот, это же были мои усы, все еще слишком короткие, и вот оно, мое черное пятно с правой стороны мордочки. Спереди мордочка была белой до самой макушки. От макушки по обеим сторонам очень симметрично располагались черные пятна, похожие на стальные пластины рыцарских шлемов.
Вот так впервые я смог выяснить, как выглядит кот (а это был я), достойный похвалы.
Ведь я был не просто котом, а красивым, хорошо сложенным черно-белым котом. Эти черно-белые цвета очень гармонично и привлекательно сочетались на моей коже. Мои глаза были золотистого цвета, а, быть может, цвета меда. В их медовой глубине ярко светились черные зрачки.
Я не говорю, что с тех пор хожу посмотреть на себя каждый день, в том числе и потому,
что обычно дверь закрыта. Хотя, в последнее время она открыта. Это обстоятельство заставляет меня думать, что сломался дверной замок. Впрочем, какая разница, смотрюсь ли я в зеркало на этой дверце или в зеркало, доходящее до самого пола, на двери ванной комнаты для старших. Да, частенько я подолгу разглядываю себя, даже вылизываю и приглаживаю торчащие на спине волосинки. Поскольку в ванной комнате взрослых такие зеркала со всех сторон, я вижу себя полностью и спереди, и сзади. Зеркала многократно отражают меня. Полчища котов, точно таких же, как я появляются один за другим, – хотя я всего один, – теряясь из виду в глубине отражения так, что я не могу их всех охватить. Это просто наслаждение!
Когда кто-нибудь говорит, что я – красивый кот, а это происходит частенько, я
притворяюсь, что не понимаю, но начинаю подтанцовывать, чему научился у Уксии. Она,
к слову, тоже репетирует перед зеркалами. Так вот, я даже слегка покачиваюсь, уверенный
в том, что в совершенстве овладел этими движениями, которые, как я слышал, называют
кошачьими. Иногда они раскусывают мое тщеславие и бахвальство, и тогда кто-нибудь призывает меня к порядку:
- Ио, глупыш, не будь таким самовлюбленным…
Глава 8. Изюминка моего имени.
То, что я – Ио и ежу понятно, хоть я и притворяюсь, что не знаю этого, когда меня ругают
или называют “глупым котом”. Некоторые считают, что я не понимаю, когда ко мне обращаются или говорят о моей красоте. Так вот, я отлично знаю, что зовут меня Ио, и знаю даже, как проходили мои крестины, и что за изюминка скрывается в моем имени. В этом я уверен.
Это было аккурат тогда, когда меня впервые отнесли к ветеринару. Отнести меня на эту
пытку поручили малышке Бегонии и Луису Игнасио. Но прежде чем меня нести, все дружно подыскивали мне имя. Занятно, смех, да и только. В тот самый момент, когда они перебирали всевозможные имена, отыскивая подходящее моей грациозности, я понял, что
они считают меня кошкой, а не котом, хотя все говорили кот. Все это, разумеется, потому,
что мужской род слова не обязывает к излишним уточнениям.
- Мы назовем ее Ио, – очень уверенно заявил Луис Игнасио.
- А почему? – спросила малышка Бегония.
- Так звали одну из возлюбленных Зевса, – ответил этот малый, ничуть не сомневаясь в
том, что знает то, о чем говорит.
Вообще-то он всегда был не по возрасту заучкой, обожал историю и все такое в этом
духе.
- А если это кот?
Должно быть, это сомневался Хавьер. Хотя, в тот момент я плохо их различал. Но это
должен был быть он, потому что именно Хавьер столько раз бывал ни в чем не уверен.
- Что ты говоришь? – спросил, в свою очередь, не знаю кто.
- Мы назовем ее Ио, – с еще большим напором повторил старший из детей.
Естественно, ветеринар, внимательно осмотрев меня, расставил все по своим местам.
Для него было очевидно, что я – кот, причем со всеми причитающимися коту атрибутами.
Или, точнее сказать, был котом с атрибутами, поскольку из этой проклятой дыры я вышел
с некоторыми потерями и покалеченным. Не так уж сильно, но, без сомнения, вполне достаточно для того, чтобы предотвратить некие ночные налеты, мои и чужие, похоже свойственные представителям моего племени, оставшимся целыми и невредимыми, такими, какими родились. Короче, любителям крыш, террас и нежных мяуканий и мурлыканий под лунным светом. В этом я ничегошеньки не понимаю. И так никогда ничего и не узнал.
За едой они снова непроизвольно вернулись к обсуждению разочарования, которое они
пережили по поводу моего естества, да еще вдобавок по поводу имени, выбранному для меня Луисом Игнасио.
- Теперь это имя не подходит, поскольку это самец, а не самка, – пояснила Бегония-
малышка, будущий биолог.
Тут на полном серьезе вмешался отец, словно на повестке дня обсуждался главный для
семейства вопрос.
- И какое же имя пришло вам в голову вместо Ио?
Лица детей были одновременно и разочарованными, и глуповато-бессмысленными. Кое-
кто пожимал плечами, подтверждая всеобщую восторженную ошибку. Тот, кто всем заправляет, внес удивительное предложение:
- Вы можете оставить ему имя Ио.
Теперь взгляды всех, включая и Бегонию-мать, выражали неподдельное удивление.
- Поясняю, – добавил отец. – В итальянском языке “ио” – это личное местоимение “я”…
Ио – значит я.
Подрагивающим голоском из глубины кухни я издал свой робкий ответ.
- Кажется, он икает, – сказал Мичу, которому в то время было около семи лет, и начал
ухаживать за мной с видом белокурого ангелочка с челкой, спадающей на глаза.
Мое имя было утверждено единогласно. И с тех пор именно это слово, часто повторяется
в доме: “Где Ио? Иди, красавчик-Ио, глупыш. Где Ио?” И точно, я привык к этому имени,
и ничего, оно мне нравится. Оно – короткое, яркое и неизбитое… А кроме того я отлично
слышу это начальное “И” и почти нет никакой необходимости произносить “О”. Короче, я превосходно себя чувствую и рад тому, что имя мне не поменяли. Одному Богу известно, к счастью или к несчастью свалилось бы на меня другое имечко: Феликс, Черныш, Рамзес… А так у меня очень достойное имя.
Глава 9. Простите кота-негодяя.
Мне совестно об этом говорить, но должен признаться, что я воришка и негодяй. После
того, как я провернул какое-нибудь из своих делишек, меня отругают, обидят и пригрозят. А потом домочадцы обычно говорят, что все коты такие по своей природе, что все они мошенники. Это меня несколько успокаивает.
Мне трудно понять, кто такой мошенник… Я знаю не больше тех, кому доверяли Лолу из
клуба в Мургии, или кто привозил бабушку, когда она возвращалась из Катадьяно, из дома Рафаэлы, своей кузины. Теперь я понимаю, что мошенник, и негодяй представляют собой одно и то же. По крайней мере, в моем случае.
Я много раз обещал самому себе две вещи: не гадить под стулом в углу столовой, между
буфетом и большим окном на террасу, и не совершать ночных вылазок на кухню в поисках, как бы запустить зубы в ящик с мясом, который Бегония-мать достает из холодильника, чтобы готовить еду на следующий день. К тому же, я понимаю, что поступаю плохо, злоупотребляя доверием. Это в отношении мяса, а в отношении стула – делаю больше должного.
Однако я не чувствую себя совсем виноватым, потому что есть нечто, что исходит из
меня, и оно сильнее моих добрых побуждений. Помню, однажды, после получения
небольшой взбучки, Уксия, которая была тогда совсем маленькой девчонкой, сказала матери: “Я ведь хочу быть хорошей, но кто-то будто заставляет меня быть плохой”… То же самое говорю себе и я, когда меня только что отчитали за один из моих мошеннических подвигов. Это на самом деле так. В столовой, под стулом в углу, стоит такой запашище, который сначала притягивает меня, а потом, когда я приближаюсь, и мою задницу. Но я уже не могу ничего исправить.
Что касается кухни, дела обстоят еще хуже. Вот я на кровати, в ногах Мичу, и дрыхну без
задних лап. Внезапно посреди сна, чувствую, как из мойки до моей мордочки досносится
нечто нежное. Сработало. Так со мной происходит всегда, один рывок – и там, на
кухне, я сталкиваюсь лицом к лицу с изумительным, необыкновеннейшим куском мяса,
завернутым в серебристую бумагу – фольгу, или же оно лежит в пластиковой коробочке с
крышкой, нагло бросая мне вызов: “Давай-давай, ну-ка съешь меня, давай быстрее”. Я его не ем, но вгрызаюсь в него зубами, и что самое худшее – неважно голоден я или нет. А ведь я не могу пожаловаться, что меня держат в черном теле, ограничивают порцию еды, едва я становлюсь чуть тяжелее. Но эта мечта, этот сон, овладевает мной, и я, как марсианин из телефильма, два-три раза кусаю коробку без толку, и возвращаюсь в кровать. Ну что я могу поделать?
