Рейтинговые книги
Читем онлайн Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник) - А. Шерман

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 47

1916

Н. Кавеев

АНАША

Впечатления

— Смотрите, как бы вам потом не пришлось раскаиваться: «анаша» — штука прилипчивая… Пристраститесь и сами будете жалеть!..

— Будьте покойны — не увлекусь! — успокаивал я своего недавнего знакомого, врача Семена Петровича Вихрева, который как-то, во время разговора о действии различных наркотических и одуряющих средств, проговорился, заявив, что он знает в нашем городе одну квартиру, в которой собираются так называемые «анашисты» — люди, одурманивающие себя особой пастой из макового сока, очень распространенной на северном Кавказе.

Это сообщение меня страшно заинтересовало и я взял с Семена Петровича слово, что он даст мне возможность попасть в эту квартиру и познакомиться с действием «анаши».

В описываемый момент Семен Петрович с нерешительным видом стоял передо мной и уговаривал меня не пускаться в эту экскурсию.

Но в моих словах было столько твердости и настойчивости, что он, наконец, не выдержал, махнул рукой и недовольным голосом пробормотав:

— Ну, черт с вами! Идемте! Только потом на меня не пеняйте!

Стал одеваться.

* * *

Квартира находилась где-то далеко, на окраине города.

Семен Петрович почему-то не рекомендовал ехать на извозчике и мы шли среди непроглядной, жуткой темноты, по хлюпающей, скользкой грязи, заворачивая в таинственные переулки, переходя широкие, незнакомые площади…

После ожесточенных ругательств и проклятий, направленных преимущественно по адресу первобытных тротуаров и самых отчаянных луж, мы, наконец, остановились перед каким-то домиком, ставни которого были плотно закрыты и только из одного окна, выходящего на двор, тянулась и исчезала во мраке узенькая полоска света.

Семен Петрович чуть слышно постучал в дверь. Потом на какой-то вопрос, донесшийся из-за двери, назвал свою фамилию и нас впустили в прихожую, освещенную маленьким красным фонариком, прицепленным где-то под самым потолком.

Худая женщина, закутанная в черный платок, молча отворила нам следующую дверь, и мы, сделав два шага вперед, очутились в громадной комнате, ярко, до боли в глазах, освещенной тремя большими лампами, спускающимися с потолка.

Середина комнаты была совершенно пустая.

Толстый, мягкий ковер, украшенный замысловатым восточным рисунком, лежал на полу.

Вдоль стен стояли узкие зеленые диванчики, а перед каждым диваном блестел белой мраморной доской высокий столик на бамбуковых ножках.

В комнате не было никого.

— Рано еще, — пояснил Семен Петрович и, с видом человека, великолепно знакомого со всеми обычаями этого странного дома, два раза хлопнул в ладоши и, взяв меня за руку, предложил мне сесть на один из диванов. Сам уселся на другой. Отворилась бесшумно дверь и та же женщина, которую я видел в прихожей, вошла в комнату и поставила на мой и Семена Петровича столик какие-то лакированные ящички.

В этот момент я первый раз увидел лицо этой женщины.

Худое и желтое, как плоды китайской мушмулы, оно было украшено двумя глазами, черными, блестящими, как маслины, облитые прованским маслом, и такими громадными, что казалось, будто они занимают по меньшей мере половину всего лица.

В это время Семен Петрович привычным жестом раскрыл свой ящичек и опустил в него пальцы.

Через секунду он вынул оттуда какой-то комочек и медленно отправил его в свой рот, проговорив с веселой улыбкой нараспев:

— И-т-а-а-ак, мы на-чи-на-а-аем!..

Я молча последовал его примеру. Нашел на дне ящичка какую-то не то пасту, не то густую мазь, отковырнул ногтем кусок ее и с бьющимся от какой-то необычной тревоги сердцем положил его на язык.

Невыносимая, терпкая горечь наполнила мой рот.

Паста моментально растаяла, расползлась по языку и я, морщась, с нескрываемым отвращением стал ее глотать вместе с обильной, заполнившей весь рот слюной.

* * *

Нервная, волнующая слабость раздалась по всему моему телу.

Я чувствовал, что руки мои, как брошенные тряпки, упали на диван, а туловище в непонятной истоме откинулось на спинку.

Перед глазами маячили огненные языки трех горящих ламп.

То увеличивались до невозможных, приводящих в ужас размеров, то совершенно исчезали и перед глазами открывалась жуткая, тяжелая темнота.

Потом свет снова нарождался. Занимая все поле зрения. Нестерпимо слепил глаза и убивал мысль.

Переходы к мраку становились все слабее и слабее и, наконец, я увидел перед собой громадное огненное море, пылающий воздух с колеблющимися в нем полосами.

Глаза тупо, где-то там, внутри, болели от этого ослепительного блеска.

Я начинал испытывать ощущения человека, которого насильно тащат к жерлу доменной печи, суют головой вперед в этот сжимающий сознание, уничтожающий все остальные чувства, до ужаса яркий, белый свет.

Я чувствовал, что свет постепенно заполняет все мое тело. Огненной струей растекается по обессилевшим рукам и ногам.

Расплавленной сталью вливается в мой мозг и обращает его в пепел.

Наверное, в это время я кричал — дико и безудержно, — ибо я чувствовал, что от меня ничего не остается, что весь я обращаюсь в какой-то яркий кусок света, без мысли, без понимания, без силы для сопротивления…

И вдруг, с бешеной внезапностью — свет погас.

Погас совершенно…

Я чувствовал, что вихрем лечу в какую-то бездну мертвого мрака, из которого нет выхода, в котором прекращается жизнь и движение.

Бездна кончилась.

Я легко упал на ее дно. И начались тихие, ритмические колебания… Но я отчетливо понимал, что это — колебания не тела моего, а колебания моих оживших мыслей.

Как маятник у карманных часов, поворачивались они то в одну, то в другую сторону…

И это — не во всей моей голове, а только в каком-то отделении ее, где собрались все мысли.

И вот в это-то отделение вдруг стали периодически поступать ящики, как у землечерпательных машин.

Ящики наполнялись мыслями и ползли с механической, спокойной точностью в следующее отделение.

И, уже оттуда, транспорты живой мысли отправлялись, руководимые какой-то уверенной, неуклонной силой, в светлую область моего больного сознания, где они разумно сортировались, разделялись на сродные группы и… улетали, как пчелы из улья…

Потом стадо почему-то жутко и неприятно. Потому что, вдруг, ящики стали скользить пустые.

Сознание тщетно ожидало идей. И мучилось… Но что всего хуже, так это то, что повороты неощущаемого колеса, ритмически двигающего весь мозг, вдруг сделали два-три необычайно сильных взмаха, что-то защелкнуло и — колебания прекратились в томительном напряжении… Смерть?!

Нет. Еще не смерть.

Начинает тихо дрожать живот.

То поднимается, то быстро опускается.

И все дрожит… Сильнее, сильнее…

Неприятно дрожит вся нижняя часть туловища.

Начинает дрожать грудь, подбородок, губы, нос.

Колени прыгают в воздухе. Ноги пляшут по полу.

И нет никакой силы прекратить это!

Дрожит сердце, желудок, легкие, кишечник…

Кровь дрожит, словно ее кто-то быстро, быстро взбалтывает во мне, как в бутылке.

Дрожат все нервы.

И откуда-то изнутри буйной волной поднимается нестерпимое желание смеяться, хохотать, хохотать, хохотать, до упаду, до истерики, до изнеможения…

И я хохочу…

Сначала тихо. Потом все громче и громче.

И, наконец, разражаюсь сумасшедшим, диким, безудержным хохотом, от которого трясется все мое тело, сердце замирает на несколько секунд и снова бьется в жгучем припадке…

Я уже больше не в состоянии сидеть.

С хохотом вскакиваю, бросаюсь вперед.

Хохочу как безумный.

И снова открывается передо мной реальная действительность.

Большая комната. Три лампы. Столик с белой мраморной доской. Ковер, испещренный восточным причудливым рисунком…

Что такое?..

Я, держась за живот и заливаясь уже счастливым, раскатистым хохотом, смотрю на этот ковер и вижу, что какой-то хитрый завиток орнамента начинает тихо дрожать и вдруг, тоже с хохотом, принимается с страшной быстротой расти…

Он уже занимает собой всю площадь пола, стеной хохочущей стоит передо мной и мешает мне идти дальше…

Через секунду его уже нет. Он снова маленькой полоской улегся на ковер, сросся с ним и перестал смеяться…

Я двигаюсь вперед, не переставая хохотать, и вижу, что мне дорогу загородил громадный окурок, величиною со стол.

Дорогу загородил мне огромный окурок.

Вижу его мокрый, обсосанный конец и обгоревшую бумагу.

Хочу перешагнуть через него и не могу.

Обхожу.

Впереди — опять препятствие. Скомканная бумажка, брошенная мною на пол, начинает расти.

Скомканная бумажка, брошенная мною на пол, начинает расти.

1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 ... 47
На этой странице вы можете бесплатно читать книгу Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник) - А. Шерман бесплатно.
Похожие на Белый яд. Русская наркотическая проза первой трети ХХ века (сборник) - А. Шерман книги

Оставить комментарий