Пансиону «Аморини» повезло — его война пощадила. Побеги плюща, прилипшего к шелушащейся штукатурке фасада, опирались на перголу, в тени которой скрывалась передняя терраса. На первом этаже разместились бар и траттория. Синьора Фанелли уже ждала гостя — Адам заранее позвонил из Флоренции — и, увидев его, позвала сына, чтобы помог с багажом.
Якопо попробовал на вес оба чемодана и, оставив более тяжелый, с книгами, Адаму, потащил наверх более легкий.
Комната намного превзошла все его ожидания — выложенный темно-красной плиткой пол, потолок с нависающими балками, два окна с видом на сад. Из мебели только самое необходимое — железная кровать, комод, платяной шкаф. Был еще стол, доставленный, наверное, по его просьбе, а вот стула не оказалось, что вызвало резкое недовольство синьоры Фанелли.
Отправленный матерью на поиски недостающего предмета, Якопо бросил на гостя скорбно-обвиняющий взгляд, как будто именно Адам и был виноват в его публичном унижении. Вернувшись через пару минут, он снова исчез, воспользовавшись тем, что мать демонстрировала гостю особенности устройства системы водоснабжения.
Оглядевшись, Адам объявил, что комната отличная.
Хозяйка забрала у него паспорт, мило улыбнулась и вышла. Остался только ее аромат — слабый запах роз повис в воздухе.
Он поднял сумку, поставил на источенный червями комод и стал раскладывать вещи. Сына синьора Фанелли, похоже, родила совсем юной, лет в семнадцать-восемнадцать, а то и раньше, если учесть, какой молодой она выглядела сейчас. Вообще-то хозяйка пансиона представлялась ему особой постарше, маленькой и без сколь-либо заметного бюста. Теперь же вдруг выяснилось, что он поселился у дублерши Джины Лоллобриджиды из «Трапеции».
Он довольно улыбнулся.
И еще одна картина из того же фильма встала перед глазами — втиснутый в трико мускулистый Берт Ланкастер.
Дорога к вилле Доччи, белый пыльный проселок, вела от города на север и проходила через вершину холма — мимо выкрашенных охрой ферм; мимо лугов, чередующихся с оливковыми рощами и виноградниками, упрятанными за живую изгородь; мимо пламенеющей мальвы и кроваво-красных маков. Его мать, окажись она здесь, была бы в восторге и останавливалась, наверное, у каждого кустика, у каждого цветочка. Но Адам, устроенный иначе, воспринимал только назойливый стрекот цикад, бившийся в одном ритме с немилосердным зноем. Он уже собирался повернуть назад, решив, что ошибся, когда увидел вдруг впереди два древних каменных воротных столба. Начинавшаяся за ними кипарисовая аллея круто уходила вверх, к большой вилле. Тут и там из земли выступали припорошенные белой пылью крепкие корни могучих деревьев. Никакого указателя на воротных столбах не было, но одного беглого взгляда на сделанную от руки карту, присланную вместе с письмом синьоры Доччи, оказалось достаточным, чтобы понять — он на месте.
Дойдя до конца дорожки, Адам остановился в нерешительности, словно почувствовал что-то. Повернулся. Взглянул на уходящие вниз ровным строем кипарисы.
Что-то было не так. Но что? Определить вот так, сразу, он не мог, а думать мешала жара.
Кипарисы расступились перед посыпанным гравием разворотным кругом. Слева от виллы, за рощицей каменных дубов, виднелось несколько хозяйственных строений, уходивших вниз по склону, но его внимание привлекло главное здание.
Как это профессор Леонард охарактеризовал архитектуру виллы? Банальная?
Едва ли не все знания по предмету Адам почерпнул из потрепанной книжки Эдит Уортон по итальянской архитектуре, но в стоящей перед ним вилле, как он ни всматривался, ничего знакомого, типичного, заурядного обнаружить не удалось. Не слишком большая, не такая роскошная, как некоторые, она отличалась симметрией и пропорциями, придававшими вид не только благородный, но даже величественный.
С трех сторон ее окружал выложенный каменными плитами двор, венчала же трехэтажное строение неглубокая черепичная крыша с выступающими карнизами. Средний и верхний этажи фасада занимала крытая галерея, тогда как крылья состояли из глухих аркад с фронтонными и консольными окнами. Больше ничего не было, но зато в том, что было, работала каждая деталь.
Заявлять о своей породистости, доказывать благородство происхождения и чистоту линии здесь не требовалось — это ощущалось буквально во всем. Так бывает с костюмами, скроенными настоящими портными. Рука мастера — давно умершего, непризнанного, позабытого — ощущалась во всем. Сомневаться в правоте такого заключения не приходилось — будь иначе, приложи руку к созданию виллы кто-то из прославленных архитекторов того времени, факт этот непременно сохранился бы в исторических хрониках. Пока же, занимаясь предварительным исследованием, Адам так и не обнаружил нигде упоминаний о вилле Доччи.
Обогнув бьющий посреди двора родник, он поднялся по трем передним ступенькам. На каменной табличке, вделанной в стену над самой дверью, был изображен стоящий на задних лапах медведь, главная деталь герба Доччи. Адам потянул за металлическую ручку.
Должно быть, за ним наблюдали изнутри и ждали только, когда он подойдет поближе, потому что дверь открылась почти в тот же миг. За дверью стояла невысокая, плотная женщина в белой блузке и черной юбке. Темные ее глаза поймали взгляд гостя и крепко его ухватили.
— Доброе утро, — сказал он по-итальянски.
— Добрый день.
— Я — Адам Стрикленд.
— Вы опоздали.
— Да. Извините.
Женщина отступила в сторонку, чтобы он прошел. Все это время она не спускала с него внимательного, оценивающего взгляда, словно он был скакуном, а она прикидывала, стоит ли поставить на него в следующем заезде (в конце концов у него осталось впечатление, что за кошельком ее рука, скорее всего, не потянется).
— Синьора Доччи желает вас видеть.
В конце длинного фойе обнаружилась ведущая наверх каменная лестница. Женщина в белой блузке направилась к ступенькам слева. Адам последовал за ней.
— Можно стакан воды? Пожалуйста.
— Воды? Да, конечно. — Она свернула в коридор за лестницей. — Подождите здесь.
Он не возражал. По крайней мере, появилась возможность оглядеться. Подозрения насчет того, что неброская элегантность интерьера есть всего лишь случайность, стечение удачных совпадений, рассеялись сразу же. Та же рука, расчетливая и сдержанная, ощущалась в пропорциях гостиной, занимавшей центральную секцию первого этажа и выходившей на террасу с балюстрадами. Примыкавшие к ней комнаты соединялись идеально выровненными дверными пролетами, создававшими ощущение перспективы и позволявшими видеть виллу как бы насквозь, из одного конца в другой.
Звук приближающихся шагов заставил отступить — не хватало только, чтобы она — служанка, домоправительница или кто там еще — подумала, будто он что-то вынюхивает.
Синьора Доччи полусидела на большой кровати из темного дерева, опираясь спиной на гору подушек и держа перед собой книгу. Когда они вошли, она слегка повернула голову к двери и посмотрела на них поверх очков.
— Адам. — Синьора Доччи широко улыбнулась.
— Здравствуйте.
— Grazie,[2] Мария.
Мария молча кивнула, повернулась и, выйдя в коридор, закрыла за собой дверь.
Синьора Доччи жестом предложила Адаму подойти ближе.
— Пожалуйста, это не заразно — всего лишь старость. — Она отложила книгу и снова улыбнулась. — Хотя, может быть, и заразно.
Свободные, непослушные, ее волосы скатывались на плечи серебристой волной. Для женщины столь почтенного возраста они казались слишком густыми, слишком длинными. Паутинка тонких морщинок напоминала наброшенную на лицо вуаль, но плоть, надежно державшаяся на крупных, отчетливо проступающих костях, оставалась твердой. Глаза у нее были темные и широко расставленные.
Адам протянул руку:
— Рад с вами познакомиться.
Они обменялись рукопожатием. В ее сухих, костлявых пальцах еще осталась сила.
— Садитесь. — Синьора Доччи указала взглядом на стоявший у кровати стул с высокой спинкой. — Рада, что вы наконец-то до нас добрались. Мария уже несколько дней места себе не находит, все трет да прибирает.
Представить суровую, немногословную Марию суетящейся из-за его приезда как-то не получалось.
— Она человек хороший и позволит вам это увидеть, когда будет готова.
Ему сделалось немного не по себе оттого, что она так легко прочла его мысли.
— Как доехали?
— Спасибо, хорошо. Только уж очень долго.
— Останавливались в Париже?
— Нет.
— В Милане?
— Нет. Только во Флоренции и только на одну ночь.
— Одна ночь во Флоренции, — задумчиво повторила синьора Доччи. — Звучит, как название какой-то песни.
— Не очень хорошей.
Она рассмеялась — коротко, отрывисто. И согласно качнула головой:
