Адольф. Это было, определённо, самой большой глупостью моей жизни, но у меня есть привычка отвечать за свои поступки. Сейчас как-то странно это сказать, но я был в тебя влюблён.
Элоди. Все были в меня влюблены! Эмиль Волкогон написал мне безнадёжное письмо накануне своей свадьбы. Шевельни я только мизинцем!
Адольф (весело). И почему же, скажи на милость, ты им не шевельнула?
Элоди (вскакивая и стараясь его поцарапать через стол, кричит). Чудовище! Монстр! Гадкое чудовище! Ты не знаешь, может быть, что произошло в яхт-клубе, в день страшной грозы?
Тото. Папа, мама, перестаньте!
Они стоят нос к носу и, ничего не слыша, перебрасываются через стол яростными нападками.
Адольф. Знаю! Я прекрасно знаю, что произошло в раздевалке яхт-клуба! Не раздумывая! На мешках из-под парусов! С мальчишкой, который был тебе почти незнаком!
Элоди (задыхаясь от оскорбления). Этим мальчишкой был ты!
Адольф (с чудовищной недоброжелательностью). Это был я, но ты меня едва знала! Что, скажешь, нет? Факт на лицо! И сразу же чувства. Потеря чувств с первым встречным! Если хочешь знать, это отвратительно.
Элоди. Ах, ты мерзавец! (Кричит на грани истерики.) Мерзавец! Тартюф! Убийца!
Тото (опять кричит). Папа, мама, перестаньте!
Адольф. Это могло бы дать мне пищу для размышлений, но я, тем не менее, на тебя женился!
Элоди. Милостыню подал, может быть? Сын повытчика какого-то отставного? Если б я отдалась Норберу дё Ля Пребанду, вместо того, чтоб с тобой пасть, у меня бы теперь старинный замок был, яхта и автомобиль с шофёром!
Адольф. И дети-дегенераты!
Элоди (визжит). Я бы была виконтесса!
Тото (опять кричит). Папа, мама, перестаньте!
Стоя в патетических позах, Адольф и Элоди впервые обращают на сына внимание. Они, молча, садятся и начинают нервно есть.
Адольф (обращаясь к Тото). Ешь спаржу и доедай телятину. (Пауза; они едят в тишине.) Наши ссоры омерзительны. И, конечно же, нелепы. С моей стороны, я прошу у тебя прощения. Я прекрасно знаю, что если ты не стала виконтессой, если отдалась мне, вместо того, чтобы отдаться Норберу дё Ля Пребанду, то только потому, что была в меня влюблена. А я был влюблён в тебя. Мы, может быть, сделали глупость в тот день, но то, что мы сделали в возрасте двадцати лет, в сарае для парусов, всё-таки заслуживает уважения. Любовь — редкая штука. И нужно, при встрече с ней, её поприветствовать. Не часто случается, согласись. (Короткая пауза. Обращаясь к Тото.) Ешь спаржу.
Тото (хмуро). Я не люблю спаржу.
Элоди в слезах встаёт и выходит из столовой.
Тото. Почему вы всё время ругаетесь?
Адольф. Ты слишком маленький, чтобы понять.
Тото. Ты кричишь… ей страшно, она тоже кричит. Думаешь, детям приятно?
Адольф. Нет. Я постараюсь больше не кричать. Но иной раз она первая начинает. Ты же знаешь, что она немного нервная и частенько срывается слишком быстро. Тоже и по твоему поводу. Ешь свою спаржу.
Тото. Почему вы всё время ругаетесь за столом? Когда нас приглашают к сыну Перпера, там никто не кричит.
Адольф. Видимо, потому, что гости. Ты слишком маленький, чтобы понять. Мужчины и женщины всегда ругаются. Ты вот ссоришься же с сестрёнкой.
Тото. Потому, что вы друг друга больше не любите?
Адольф (после короткого колебания). Нет. Это потому, что мы любили друг друга. Ты слишком маленький, чтобы понять. Заканчивай телятину и спаржу.
Тото (твёрдо). Я не люблю спаржу.
Поколебавшись, Адольф поднимает, было, карающую руку, открывает рот, но устало машет рукой…
Адольф. Тогда позвони Адэль. (Тото звенит. Горничная входит.) Можете убрать со стола, Адэль. Принесите для детей вишню и, когда закончите мыть посуду, уложите Кристину. Мадам чувствует себя нехорошо. Она пошла к себе в комнату.
Адольф встаёт, берёт газеты и разваливается на диване. Тото берёт книгу и присаживается в углу на корточки. Кристина, взяв куклу, молча, идёт поиграть рядом с братом. В начале сцены Горничная убирает со стола. Дети занимаются своими делами, в то время как их голоса поют…
Эти дяди и тётиНаши родителиЧто вы кричитеКружкой хотите лиДруг в дружку попастьМы приседаем. АхЧто за напастьЭти папа и мамаУ соседки такого нетВсегда тепло и светлоМама варит обедОтец точит кайло…
Их голоса затихают.
Адольф, глядя в газету, мечтает вслух. Он как бы обращается к Тото, который его не слушает, погружённый в чтение большой красной книги с золотым срезом.
Адольф (закурив сигару). Можно бы было сколотить баснословное состояние… Нефтяные разработки Канталя упали в цене, из верных источников мне стало известно, что Рояль Датч готовится перекупить их через посредников… Знаешь ты, что такое Рояль Датч?
Тото не отвечает.
Индеец, который сидел на корточках за шкафом, молча, появляется, выпускает неслышную стрелу и исчезает. Пауза.
Тото, не отрываясь от книги, спрашивает.
Тото. Что такое ранчо?
Адольф. Я тебе тысячу раз объяснял… Это дом, рубленный из неотёсанных брёвен, где живут американские пионеры. (Мечтает, наблюдая за дымом сигары.) Ах, Америка… страна немыслимых состояний, которые родятся, как грибы в лесу. Рокфеллер… Вандербильт… Пьерпон-Морган… Начинаешь с того, что продаёшь газеты на улице (это их высшая школа)… а затем, раз — и скачёк! Мне в двадцать пять лет дают место. Я должен был уехать в Америку вместо того, чтобы жениться на маме.
Тото. Ты бы отвёз нас туда?
Адольф. Разумеется. Struggle for life. Там энергичный человек может устроить себе место под солнцем.
Тото. Мы бы увидели индейцев?
Адольф. Может быть.
Тото. Ты бы снял с одного из них скальп?
Адольф. Нет. Мы бы жили в Нью-Йорке, в самом деловом центре. Город-спрут, весь в небесах. Мы живём на двадцать пятом этаже билдинга). Три телефона. Огромный расход электричества! Моё здоровье под угрозой. Я самый сильный. Я царствую над ними над всеми.
Тото. Думаешь, что ты сильнее индейца?
Адольф (продолжая свою мечту). Впрочем, старая добрая Европа, со своей немыслимой экспансивной силой и ещё не разработанными богатствами очень даже способна, опираясь на Африку, стать Америкой завтрашнего дня! Большие концерны диктуют законы! Я руковожу одним из них. Никакой жалости. Дело есть дело. Чтобы сломать конкуренцию, все средства хороши. Я открываю для себя мощь рекламы. Трачу колоссальные суммы на создание надуманных потребностей с единственной целью — завалить потребителя растущей продукцией… Меня считают выдающимся филантропом. Я дарю произведения искусства музеям. Моя роскошь славится. Я им всем рву подмётки! Одинокий, я старею, меня опасаются. В принципе, у меня есть всё, кроме счастья.
Тото. Пожар в прерии, это опасно?
Адольф. Да, если нет воды. (Восклицая.) Я провожу туда воду! Водопровод длинной в тысячи километров! Пожар побеждён. Несмотря на трудную борьбу, цивилизация прогрессирует. Я, разумеется, стригу проценты со всех моих начинаний.
В это время, выкрикивая воинственные кличи и улюлюкая, со всех сторон появляются индейцы; и исчезают.
Тото. Кто прав, индейцы или американцы?
Адольф. Зависит от точки зрения. (Поднимаясь, мнёт газеты, грозно.) Безжалостный! Благодаря мощным дружеским связям и новой международной политике (весьма веской, но, кстати сказать, ложной), я — лидер продаж. Я провоцирую панику на Бирже. Все сходят с ума, продают всё, я всё покупаю. Некоторые из моих конкурентов кончают с собой. Struggle for life.
Появляется Горничная, объявляя…
Адэль. Мсье, господин Фессар-Лёбонз.
Адольф (спесиво выпрямляясь). Ага, этот как раз кстати!
Входит Фессар-Лёбонз, толстый важный мужчина лет шестьдесят, с наградами, повязан салфеткой. Сначала у него вид уверенный, но под взглядом Адольфа он вдруг тушуется, застенчиво снимает с груди салфетку.
