- Вы, кажется, написали книгу об этих годах?
- Я написала книгу воспоминаний о большой войне, которая называется «Они умели умирать». По-русски она никогда не выходила, только по-английски. Хотя издатель заставил меня написать ее от первого лица, но главный герой книги - русский солдат в войну 1914-1918 годов.
Книга вышла в 1931 году в Америке, ее издал Вильям Морроу, а в Лондоне - Питер Дэйвис. Она имела литературный успех. Не знаю, почему.
- Что вы помните о событиях конца 1916 года?
- Сначала надо немного сказать о начале войны. В начале июля 1914 года, в компании молодежи мы заговорили о том, кто что будет делать в жизни. И я сказала только одно: я знаю, что не буду делать никогда - не буду сестрой милосердия. Через месяц после этого я уже училась в Женском медицинском институте на сестру милосердия. И когда мы выехали на фронт, мы были очень хорошо обучены. Те сестры, которые выехали так рано, очень хорошо умели управлять собой, держать свои нервы в порядке, чего позже сестры не умели делать. А во-вторых, они умели разговаривать и налаживать отношения с солдатами. Офицеры, конечно, были люди нашего круга. Не все, но многие. В 1916 году уже чувствовалась большая усталость на фронте, главным образом, от тяжелых потерь. Что делали солдаты, чтобы это заглушить, мне трудно сказать, а офицеры начали пить. И не пить им было бы трудно. В 1916 году, да и долгие месяцы 1917-го, на фронте, а я была около Молодечна, не было ничего, что бы указывало на волнения.
- Как менялись политические настроения среди солдат и офицеров? Всюду в учебниках мы читаем, что начало войны было встречено с энтузиазмом, а потом настроение менялось.
- Вам трудно поверить, что большая Россия была совершенно аполитична. Солдатам, естественно, не нравилось, что не хватало снарядов. Но к 1916 году уже снарядов было достаточно. Очень много приходится слышать преувеличений, что они замерзали в окопах. Этого просто не было.
- А что вы можете сказать о медицинском обслуживании? Хватало ли медикаментов?
- Мы выехали на фронт 6 октября 1914 года. Попали в Восточную Пруссию. Там только что были страшные бои и буквально на улице стояли носилки с тяжелоранеными, которых мы как-то обслуживали. Не было очень холодно, никто не замерзал, но было тяжелое положение. Но это довольно быстро изменилось. Нас, правда, было очень мало. Иногда тысячи раненых привозили. А не могут же шесть сестер ухаживать за тысячью пациентов. На всех фронтах это был сложный вопрос. Но работали мы исключительно добросовестно.
- И кто были эти девушки, которые работали, - студентки, гимназистки?
- Это были барышни самых разных кругов. И из какого-нибудь маленького провинциального города, и молоденькие княжны. Солдаты не стали бы доверять девушкам из деревень. Уважение к сестрам было огромное, в этом я потом убедилась в Белой армии. Но я об этом знала и на большой войне.
Но если мы вернемся к 1916 году, надо сказать, что армия была готова к наступлению. Я говорю о том участке, где я находилась. И потому, что снабжение было налажено, и потому, что полки были в хорошем виде. Полки были в порядке, потому что зимой не было сильных атак. И вот вдруг, совершенно неожиданно для нас, перестали приходить письма.
Потом приехал полковник, который рассказал нам, что произошел переворот. Затем было назначено большое молебствие, на котором молились за Временное правительство. А когда мы спросили солдат, за кого они молились… «Да как за кого? За царя!» - «За какого царя?» - «За государя Николая Александровича». Они даже не поняли, что произошло отречение от престола. Но первый страшный удар армии был нанесен номером Первым.
- Что вы помните об этом приказе, как он повлиял на солдат, как вы услышали о нем?
- Нам прочитал приказ номер Первый начальник дивизии и сказал, что перехватили немецкую телеграмму с той стороны, в которой было сказано, что в России революция, опасности атаки больше нет. Приказ номер Первый он считал выработанным немецким штабом. И он, поговорив с нами, просил меня ехать во Временное правительство с этой бумажонкой, потому, что он был уверен, что это просто было распространено из Германии, что немцам как-то удалось напечатать по-русски этот приказ и распространять на фронте.
- Вы услышали о приказе номер один 18 марта, и к концу марта вы поехали в Петроград?
- Да, в 20-х числах меня просили поехать рассказать, что немцы делают на фронте.
- И какое впечатление на вас произвел Петроград?
- Я была ошеломлена, потому что солдаты, которых я очень любила и уважала, которые были удивительно дисциплинированными, вдруг превратились в бандитов, я глазам своим не верила. Меня мать направила в Государственную думу, и меня принял военный министр. Я не помню, кто (военным и морским министром со 2 марта по 30 апреля 1917 был Александр Иванович Гучков. - Ив. Т.). Министр держал меня целый час, расспрашивал о настроениях на фронте, а я себя считала девчонкой, которая знает очень немного. Я считала, что у него должно быть больше сведений, чем у меня. Потом, конечно, тот факт, что приказ номер Первый был подготовлен советом, который сидел в той же Государственной думе, привел меня в полное отчаяние. Я ему рассказывала о настроениях на фронте, которые были как нельзя лучше. Если бы в это время не произошла революция, впечатление было, что летом мы бы действительно пошли вперед.
- То есть вы рассказали ему о своих впечатлениях то же самое, что вы мне сейчас говорите?
- Да. Теперь то, что я видела, и что меня привело в совершенный ужас. Приходили солдаты в большой Екатерининский зал, где за два с половиной года перед этим Родзянко нам говорил речи, где мы читали молебен, когда уезжали на фронт, и где пол теперь был весь покрыт семечками. Солдаты приходили туда и им говорили речи. Речи были различные, но все возбуждающие против офицеров. Выступал Чхеидзе (Николай Семенович, меньшевик).
Солдаты меня спросили (они любили сестер, всегда с сестрами разговаривали) о военном министре: «А он на каком фронте был?» Я говорю: «Да ни на каком». - «А где же он кровь проливал?» А потом Чхеидзе кончил свою речь: «Подымайте на штыки своих офицеров!» А офицеры стояли тут же. Это были гвардейские запасных батальонов. Они привели своих солдат. Офицеры схватились за оружие. И было так неприятно, что я как-то невольно встала впереди офицеров. Как будто я что-то могу сделать. Да солдаты и не собирались подымать их на штыки, но Чхеидзе к этому призывал.
А потом вошел отряд тоже запасного полка, который вел, насколько я знаю, Тухачевский. Проходя мимо меня, он сказал: «Сестрица, вы с фронта? Мне вас нужно на трибуну». Я говорю: «Эту трибуну я взорву, а не пойду туда». Тухачевский вышел первый, потом знамя полка, потом несколько человек с ним, и он нашел какую-то сестру, которую тут же посадил с собой. Говорил он в совершенно другом духе, и сразу же настроение солдат переменилось. Он говорил о продолжении на войне.
- А почему вы думаете, что это был Тухачевский?
- Мне так солдаты сказали. Рассказывали, будто бы он вернулся из плена, и к нему забрался отряд бандитов в солдатской форме, а среди них - штатский. И хотели его арестовать за то, что у него будто бы на крыше пулемет. Тухачевский сказал: «Пойдем смотреть, где пулемет. Если пулемет найдется, вы меня расстреляете, а если не найдется, я вот этого штатского расстреляю». Они пошли. Штатский моментально скрылся, никакого пулемета не было, и его запасный выбрал Тухачевского старшим.
Я после этого сразу уехала на фронт, потому что мне опротивел Петроград, все эти речи, я все время вспоминала, что люди все еще сидят на фронте и воюют. И даже военный министр Временного правительства не понимает, что это значит. Я была в Петербурге около недели.
На фронте все стало меняться не очень быстро. Но уже было видно, как штатские проскакивали по полкам, зачитывали приказ номер Первый, вели пропаганду.
- А вы помните какие-то случаи, какой-нибудь митинг, о чем говорили?
- На митинги я не ходила, хотя я сама была председательницей сестер милосердия. Надо сказать, что уже к июню ни один госпиталь, кроме нашего, не мог работать. А у нас было очень много симулянтов. И наш доктор хотел симулянтов выкинуть: пусть идут куда хотят. Кроме того, уже солдатские банды ходили с разными плакатами. Сначала «Мир без аннексий и контрибуций», а потом уже «Долой войну!». Но я-то уехала в июле, когда еще коммунисты там по-настоящему не захватили власть.
А вообще настроение было вот какое. Около нас располагалась батарея, с которой мы были очень дружны, артиллерийская батарея. И там был такой молодой офицер, который всегда удивительно мягко обращался с солдатами. Вообще, разговоры о том, что офицеры солдат били, это неправда. Бывали случаи, когда солдаты не хотели идти в атаку, а ведь за это просто пристреливают. Но тогда офицер мог ему дать по шапке, а битья не было. А вот этот, про которого я говорю, он был один из младших офицеров. Командиру батареи пришлось бежать, потому что его так не любили. А этого Арпина выбрали в командиры. И тогда он стал ходить со стеком, которым бил солдат. Он никогда в жизни до революции не трогал солдат пальцем, это я знаю. И вот тут в июне немцы открыли стрельбу по нашему фронту. И наша батарея ответила. Тогда из полка позвонили, что они идут атакой на батарею. Арпин ответил, что он встретит атакующих артиллерией. Пошел в полк, привел солдат в порядок, разгромил атаку немцев и остановил немецкое движение. Попытка немцев прорвать фронт была остановлена личной храбростью одного человека, который шел на смерть и направо-налево бил стеком солдат. Но они его не тронули.
