больше похожим на Чичикова с картинки Боклевского, но теперь уже стареющего. Он по-прежнему, склонял головку к правому плечу по-птичьи и улыбался умильно. Ксению Петровну такая верность себе через годы, через расстоянья даже растрогала.
Их ностальгические экзерсисы довольно грубо были прерваны человеком средних лет, который, дожевывая канапе, начал обсуждать, в каком часу лучше начать официальные мероприятия в честь шестидесятилетнего юбилея Красовского. Ксения ждала паузы в громогласном монологе бесцеремонного Юрочкиного знакомца, чтобы попрощаться и отойти в сторону, но жизнерадостный товарищ все трындел и трындел, все излагал свое видение планируемого торжества в деталях и подробностях. Ксения заметила, что и Красовскому стало неловко и он, перебив так и не представившегося Ксении приятеля, сказал ей: «Ксюша, слушай, приходи и ты. Там будет торжественная часть, а потом небольшой фуршет, я тебя приглашаю, будешь олицетворять собой нашу боевую университетскую молодость. Запиши!» — он продиктовал Ксении адрес Института, где намечалось торжество и номер своего телефона, сказав, что, возможно, у нее будет шанс увидеть кого-то из общих знакомых. «Петр Степанович, дайте Ксении Петровне пригласительный, это моя университетская однокурсница, доктор наук», — попросил Красовский жизнерадостного коллегу и отошел. Петр Степанович скорчил недовольную мину, но спросив у Ксении фамилию, вписал ее в извлеченный из солидной папки красиво оформленный пригласительный.
Ксения Петровна не собиралась тащиться на это официальное мероприятие, куда набьется куча петр степанычей, но потом вспомнила слова Красовского о возможной встрече с общими знакомыми. Да и сидеть одной в кособокой темной квартирке было скучновато и страшновато. Потому в пятницу вечером Ксения приоделась, причесалась и заказала такси, чтобы поехать на официальное чествование юбиляра. Конечно, настоящий праздник будет потом, в каком-нибудь ресторане, но туда ее само собой не позовут, с чего бы вдруг.
Пытаясь, не снимая очки, хоть как-то подкрасить глаза, Ксения чуть прибавила звук в телевизоре. Вообще-то она включала телеящик крайне редко, но сейчас ей хотелось, чтоб хоть бубнение диктора отвлекало от желания вслушиваться в подозрительные шорохи, которые ей постоянно чудились за стеной в соседской квартире
Трамп, Трамп, Путин, снова Трамп, выборы в Грузии, потепление климата, беженцы, первое издание Гоголя ушло на аукционе за 200 с лишним тысяч, умерла жена американского медиамагната, в Вене похитили картину Ренуара, беженцы, Трамп, подготовка к открытию рождественских ярмарок, в Санкт-Петербурге участились нападения на пожилых женщин, допинговый скан…»
Ксения нажала на пульте кнопку — нет, лучше все-таки без телевизора, вряд ли этот мутный поток новостей принесет покой и умиротворение.
Глава четвертая
Торжества по поводу Юрочкиного юбилея были, как она и предполагала, на редкость скучны. Долгие речи, трясение рук, вручение грамот и замечательных по бессмысленности подарков, чичиковообразный Юрочка все время скромно клонивший голову набок… Ксения давно уже пожалела, что приняла приглашение.
На организованном в соседнем зале фуршете она тоже стояла в стороне, одна, не находя ни одного знакомого лица. Выпив пару бокала красного вина и закусив крохотным бутербродом с микроскопическим кусочком сыра, она решительно стала пробираться к выходу. Стоявший у стола бородатый мужчина с рюмкой в руке, беседовавший о чем-то с немолодой полноватой шатенкой, вдруг резко и неловко повернулся, и вино из его бокала выплеснулось на рукав Ксениной светлой блузки. Бородач, воскликнув, «Oh my Got», рассыпался в извинениях уже на русском, с едва заметным акцентом, а его собеседница потащила Ксению в туалет, где, в четыре руки пытаясь замыть свежее пятно, они разговорились и выяснилось, что Лариса в некотором смысле коллега Ксении — преподает в русский иностранцам в одном техническом вузе, где когда-то подвизался и нынешний юбиляр. Ларису делегировали передать Юрию Николаевичу подарок от бывших коллег.
— Лошадь с крыльями»? — вспомнила Ксения замечательный фильм «Служебный роман».
— Нет, — рассмеялась весело Лариса, — но такую же божественно бесполезную вещь — агатовый шар размером с небольшой арбуз, в таких, знаешь, раскрытых позолоченных ладонях. И, тяжелый, зараза, там еще подставка мраморная, из которой руки растут, — если такую вещицу на ногу уронишь, долго ногой-то не попользуешься. А если на голову — то и вообще кранты. Хорошо еще, что ко мне Эндрю приблудился — это тот, с бородой, который на тебя вино пролил. Я его мобилизовала тащить эту хрень памятную. Он американец, социолог, Галка, моя давняя знакомица, мне его навязала, сказала, что он страсть как хотел попасть на торжественное официальное чествование»
— Господи, чего интересного может быть в этой репетиции похорон? — удивилась Ксения. — Наши люди иногда приходят выпить-закусить на халяву, но американца-то, небось, этой осетринкой второй свежести и дагестанским коньячком не удивишь.
— Да черт его, знает, может у него какой-то специальный социологический интерес, Галька сказала по телефону, что он очень настойчиво просил. Ну а Юрию-то Николаевичу все равно, да потом «варяжский гость» все-таки, не двоюродная тетя из Сызрани.
Пятно полностью отмыть не удалось, едва заметный след остался, но его наверняка можно будет вытравить пятновыводителем. Лариса и Ксения вернулись в зал к смущенному и сконфуженному бородачу, который представился вполне себе по-русски: Андрей Денисов.
— В Америке меня Эндрю зовут, но здесь я представляюсь Андреем, — поспешил он объяснить.
— Лариса сказала мне, что Вы очень стремились сюда попасть. Можно спросить — почему, разве есть хоть что-то интересное на таких мероприятиях?
— О, что вы, это очень интересно — возбудился Эндрю-Андрей — все эти рутинные для вас церемониалы, это просто фантастически интересно. Я очень люблю вот так затесаться в средину российской жизни, без словохотных гидов и услужливых официальных помощников.
— Словоохотливых, — по преподавательской привычке поправила Ксения, но тут же прикусила язык, — Извините, Вы прекрасно по-русски говорите, господин Денисов.
— Конечно, — рассмеялся Эндрю-Андрей, — я ведь сын товарища Павла Денисова. Мои родители эмигрировали в начале 1980-х, я был еще совсем дитя. Ну и как многие хэритажники, я пытаюсь извлечь пользу и капитал из того, что папа с мамой дома говорили по-русски, и мой русский языковый остров не потонул полностью в окружавшем меня океане английского.
— А как вашим родителям удалось уехать в то брежневское время?
— О, это длинная и сложная история. — по выражению господина Денисова было ясно видно, что он не расположен ее рассказывать случайным фуршетным знакомым.
Они взяли еще по бокалу вина, и Эндрю сказал, что интересовавшая его ритуальная часть уже завершилась, а русский фуршет, обычно плавно перетекающий при достаточном количестве горячительного в банальную пьянку, он уже не раз имел честь наблюдать, и потому он хотел бы откланяться. Однако, — после некоторой не совсем ловкой паузы продолжил он, — он все еще чувствует свою вину перед прекрасной блузкой (да, вывернулся, насчет
