Ремезов, уже прозванный «алтайским махатмой», старался сидеть с неподвижным лицом, и казалось ему, что это удается. Значит, думал он, однофамилец говорит сам с собой, вернее, с тем Ремезовым, которого представлял себе, ожидая эту встречу и репетируя свой монолог… Игорь Козьмич знал, что должно покоробить «алтайского махатму». Ремезов тоже предчувствовал, что придет час этой встречи, и тогда единственная задача, единственная защита, единственное спасение — не верить ни единому слову однофамильца потому, что тот будет либо оправдываться, либо издеваться… ведь дорожки разошлись слишком круто.
— О чем ты думаешь? — услышал он голос Игоря Козьмича.
— Жутковато… Но я вполне допускаю, что ты прав. Вернее, так: сейчас нет за тобой правды, а потом она вся твоя окажется… А победителей, как известно, не судят.
— Это ты хорошо придумал — про правду, — снова без малейшего следа иронии сказал Игорь Козьмич. — Владимир тоже Русь крестил известно как — кости трещали… Однако ж — и «равноапостольный», и «Красно Солнышко».
— Вот я и думаю: тебя причислят к лику… — уже насмешливо добавил Ремезов. — Когда с Марса вернутся уцелевшие.
Наконец и Игорь Козьмич заговорил полушутя:
— А в летописи упомянут, что от тебя благословение получил. Ты ведь тоже не просто так на Алтай, в пустынь, удрал.
И тут Виктор Ремезов похолодел: пока говорили о мировых проблемах, он успел забыть про Лемехово…
…По первому же взгляду Гурмина Ремезов догадался, что и. о. задался целью разозлить и унизить. А еще он понял, что не хватит сил сдержаться. Значит, у него, Ремезова, начинаются на службе черные времена. Дома они начались месяцем раньше. Год был плохой — какого-то зверя, которого Ремезов с детства не любил. В тот год Стрелянов «вознесся» в консультанты, перенеся инфаркт, а в самом кресле возник Гурмин. Продвинуться по научной тропе ему не удалось — был совсем уж бездарен, — но он двинулся в обход, по тропам министерской карьеры, и в конце концов взял свое.
— Вы вот защитились, Виктор Сергеевич, — с вкрадчивым дружелюбием начал он, — теперь пора, как говорится, окупать расходы государства. Через год у нас отчет по двум эпидемиологическим темам. Прежние исполнители ушли. Я предлагаю вам…
— Когда я выйду, меня встретит на стенке ваш приказ, — сказал Ремезов вызывающе. — Разъясните мне, Альберт Иванович, где истина в последней инстанции.
На стене, на красном, как знамя, стенде, висел приказ, запрещающий работы с вирусами в рамках тех двух эпидемиологических тем. В начале пятилетки вместе с темами утвердили план обеспечения института оборудованием для рискованных экспериментов. Но темы остались, а оборудование так и не поступило. Последняя главковская комиссия констатировала, что в институте нет условий для работы с особо опасным биологическим материалом, и постановила запретить… Решение подписал и. о., пока что и. о.
— Виктор Сергеевич, — улыбнувшись, сказал и. о. тоном одолжения, — мы же взрослые люди… Когда выполняются точно все положения и инструкции, это называется «белой забастовкой». Приказов много, а отчет — один. И зарплату под эти темы мы уже получили и, между прочим, успели проесть и пропить.
И тогда Ремезов сказал, что ему надоело выливать изотопы в унитаз… Радиоактивные отходы экспериментов должны складироваться в специальных контейнерах. Помещение для них было отведено, однако его занимали не контейнеры, а сотрудники одной из лабораторий, оказавшейся без определенного места жительства. Все использованные материалы, препараты с радиоактивными метками спускали в раковины и унитазы. Ремезов знал, что такое происходит повсеместно, но сегодня у него взыграло.
Гурмин вежливо спросил, кто понуждает Ремезова засорять унитазы, и посоветовал больше так не делать. Ремезов, помолчав и представив себя с обходным листком, безнадежно добавил:
— Новенький СПИД хотите выпустить, Альберт Иванович?
Гурмин быстро и холодно взглянул на него исподлобья.
— Именно поэтому я пригласил для разговора вас, а не… Ваньку с улицы, — бросил он. — Вы — профессионал.
Ремезов молчал и тоже смотрел исподлобья.
— Та-ак, — не выдержал и. о. — Сейчас вы мне начнете про тысячелетие крещения Руси и переброску северных рек…
Через два часа Ремезов узнал, что предложение Гурмина принял однофамилец. Все разладилось в жизни, пошло наперекос. «Все, конец, — отрясал он с себя прах научной и неудавшейся семейной жизни. — Развожусь немедленно и уезжаю…» За этими мыслями и застал его однофамилец.
— Сурово глядишь, отец Авраам! Осуждаешь?
Ремезов пожал, скорее передернул плечами.
— Ну, осуждай, — вдруг согласился однофамилец и, вздохнув, перестал улыбаться. — Ты, конечно, сделал правильно… устоял перед грехом… А я, как видишь, решился пасть в твоих глазах… Хотя, честно говоря, я не ожидал, что ты так быстро сдашь оружие. И кому?! Это же бездари, Витя! — Он стал воодушевляться. — Я не отдам им свою работу. Знай, Витя, и твою не отдам. Я принимаю твой вызов. Раз ты так решил, то и я решил. Сегодняшний день будет для Гурмина началом конца. Я даю тебе слово.
Однофамилец сдержал слово.
…Они потом часто вспоминали друг друга. И у каждого за годы вырисовывался новый образ собеседника, оппонента. Тихая зависть рождает в душе антипода, недосягаемого или в праведности своей, или в греховности…
Мысли у доктора Ремезова путались.
— Так ты меня для благословения выписал? — усмехнулся он. — Да еще с доставкой «срочно»? Не будет тебе благословения. Кто я такой? В праведники не гожусь… Мне самому найти бы праведника… Я не знаю, прав ты или нет. Может, и прав. Только волосы дыбом встают от твоей правоты.
— Зато другие, — едва не зарычал Игорь Козьмич, — гарантируют благоденствие, процветание и «меры по дальнейшему…». С Марса оно легче гарантировать. Там кислотные дожди не идут. Конечно, ты, Витя, — не футуролог какой-нибудь, ты глобальней мыслишь, в модном духе. У тебя там на уме «космическая этика» или еще какая-нибудь «философия общего дела»… Именно поэтому ты сломя голову драпанул на Алтай, а я остался тут — разгребать всю эту… мать честная! Вот ты, честный такой профессионал, плюнул на все… мол, капитан корабль ни рифы ведет — ну и черт с ним и с его посудиной, бросай руль… Так вот лысенки к власти и приходят, пока все умные и честные берут тайм-аут вопросы решать: быть или не быть… Опять ты меня, Витя, в философию затащил… О чем бишь я?.. А, да — про эвакуацию. Все эвакуированное население, Витя, уместилось в трех «рафиках». От всего Лемехова осталось две с половиной старухи. Вот так. И если в этом виноваты чьи-то вирусы, то уж, во всяком случае, не наши с тобой, Витя. Ремезовых, кроме нас с тобой, осталось еще двое — и все.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
