видел, чтобы Майк повышал голос, а тем более руку, в сторону Элли, и он начал расти в моих глазах. В конце концов, я начал проводить время с ним, гуляя по лесу или рыбача в ручье, протекавшим через нашу землю. Со временем наша связь укрепилась, превратившись в нечто постоянное и нерушимое.
Но если быть честным с самим собой, то даже после того, как я начал называть их своими родителями, даже после того, как Майк вытирал глаза во время моего слушания об усыновлении — впервые я увидел, как плачет взрослый мужчина — моей первой любовью, моей самой большой любовью, всегда была Элли. Моя мама.
Поэтому, когда Элли плакала, это отзывалось глубоко в моей душе. Когда же та была счастлива, все мое тело будто становилось легче, казалось, что я могу пробежать несколько миль. Я чувствовал ее эмоции почти так же, как если бы они были моими собственными, и я потратил всю свою жизнь, подстраиваясь под ее настроение, хотя это и сводило ее с ума. Она никогда не поймет моих чувств к ней. Просто не сможет.
Элли приняла в свою семью семилетнего мальчика, у которого никогда в жизни ничего не было, и любила его. Ее любовь не была чем-то таким, что мне нужно было заслужить, и никогда ничем не была обусловлена. Она любила меня, потому что я существовал. Вот так просто. И поскольку это было так просто, я посвятил свою жизнь, чтобы любить ее в ответ.
Думаю, что где-то в глубине души моя любовь к маме была причиной того, что я не мог простить Генри. Помимо того, что от него забеременела какая-то женщина, и тот не поделился со мной, своим братом, и того, что он бросил эту женщину в беде, как и своего ребенка, я не мог простить ему то, как вытянулось лицо Элли, когда я сообщил ей эту новость. И не мог забыть, что тот намеренно доверил именно мне эту новость и возложил на меня бремя обо всем ей рассказать. Вот ведь мелкий засранец.
Когда вошел в дом, там было темно и тихо, и я в миллионный раз пожалел, что у меня нет собаки. Было бы здорово иметь кого-то, с кем можно было бы поболтать, кого-то, кто ждал бы и был бы счастлив видеть меня, когда я вернусь домой. Но я просто не мог оправдать то, что привел щенка домой, когда обычно работал допоздна, и тому пришлось бы быть самому по себе весь день.
Я сбросил ботинки и снял пальто, потом прошел в гостиную и плюхнулся на диван. Приближалось лето, поэтому по телевизору не было ни хрена толкового, но я нашел новый боевик, который еще не видел, и закинул ноги на кофейный столик. Мне нужна была передышка от мыслей о Генри и моей предстоящей поездке.
* * *
Следующая неделя прошла как в тумане — я завершил дела на работе, которые не могли ждать, и готовил свой дом к закрытию на некоторое время. Потому что не был уверен, как долго пробуду в Калифорнии, чтобы познакомиться с маленькой девочкой Генри и ее матерью, но мне чертовски не хотелось возвращаться в грязный дом с холодильником, полным протухшей еды.
Мой дом был построен на участке моих родителей, поэтому я знал, что им будет не сложно приехать и присмотреть за всем, пока меня не будет, но мне не хотелось беспокоить их этим. Я построил свой дом на этом клочке земли отчасти потому, что не мог себе представить, как смогу покинуть лес, который спас меня, когда я был ребенком, и отчасти потому, что знал — мои родители никогда не уедут отсюда, и, в конце концов, я буду нужен им рядом. И мама, и папа были еще довольно молоды и прекрасно ладили, но мой отец проработал лесорубом уже тридцать лет, прежде чем частично вышел на пенсию. И я знал, что настанет тот день, когда у него будут проблемы. Управлять лесопилкой было нелегко. Физическая сторона этой работы гарантировала, что суставы и кости моего отца быстро разрушались, даже если эта самая работа позволяла тому хорошо выглядеть в свои пятьдесят.
Мой телефон зазвонил, когда я готовил ужин из того, что осталось в холодильнике. И ответил, не поднимая его с кухонного стола.
— Алло? — ответил я, едва обращая внимание на того, кто звонил.
— Трев? — позвала Анита. — Почему тебя так плохо слышно?
— Ты на громкой связи. Что случилось? — спросил я, сморщив нос, когда понял, что брокколи, которую собирался бросить на сковородку, оказалась склизкой у основания. Дерьмо.
Ани была подружкой моего двоюродного брата Брама, но также та была одной из приемных детей, которых взяли к себе мои тетя и дядя, когда мы были подростками. Так что я знал ее половину своей жизни. Она была немного грубовата, отпускала несмешные шутки, которые редко были уместны, и никогда никому не давала спуску. А еще была одной из моих лучших подруг. Ани была из тех, кто будет сражаться с тобой, пока не выдохнется, а потом — защищать перед другими, как только переведет дыхание.
— Нам с Ариэль скучно, — пожаловалась она. — Брам работает допоздна, так что мы приедем.
— Вы уже поужинали? — спросил я, оглядывая свои жалкие жареные овощи.
— Да.
— Хорошо, — сказал я, кивая. — Увидимся через несколько минут.
— Вообще-то, я уже за дверью.
Я рассмеялся и выключил плиту, прежде чем направиться к входной двери.
— Почему просто не постучала?
— Ну, мне не хотелось прерывать тебя, если ты отбиваешь мясо или еще что-нибудь, — ответила она, разъединяясь, когда я распахнул дверь.
— Считаешь, что я ответил бы на звонок, если бы мастурбировал? — спросил я, пока та несла свою малышку Ари вверх по ступенькам.
— Эй, — проворчала она, прикрывая ладонью ушко малютки. — Следи за языком!
— Уверен, что с тем количеством мата, которое ты используешь в разговоре, ты не можешь жаловаться на язык других людей, — парировал я, выхватывая Ариэль, когда Ани подошла ко мне. — Привет, сладенькая.
Я повернулся и прошел вглубь своего дома, не потрудившись дождаться Ани, которая уже снимала туфли у входной двери. Она прекрасно могла найти дорогу на кухню, учитывая то количество времени, которое провела в моем доме, и будет смотреть на меня как на инопланетянина, если я
