Даже в Англии были свои «фашисты», возглавляемые Освальдом Мосли.
В отличие от пролетарского «фашизма» Третьего Райха, английские фашисты по преимуществу были выходцами из аристократической среды.
Их митинги посещали тысячи представителей поместного дворянства, стремившихся понять, что представляет собой это далекое и загадочное явление, которое называют рабочими (некоторое количество которых всё же состояло в движении Мосли).
Аудитория пестрела яркими нарядами молодых модниц в изящных обтягивающих шелковых платьях; и содержимое, и упаковка были крайне привлекательны. Очень возбуждающий и очень аппетитный фашизм! — особенно для страны, где преобладают худощавые, жердеобразные женские особи!
Мосли пригласил меня на обед в здание бывшего театра, расположенное над Темзой, где он принимал своих гостей за некрашеным деревянным столом. Обстановка на первый взгляд была суровой и аскетичной. Но вымуштрованные слуги обслуживали нас с исключительной быстротой, а сервируемая посуда была из золота!
Рядом с Гитлером-пролетарием, театральным Муссолини, Салазаром-профессором, Мосли выглядел паладином довольно фантастичного фашизма, который, однако, несмотря на свою своеобычность вполне соответствовал британским нравам. Самый упёртый англичанин всегда стремится подчеркнуть свою исключительность, как в области политики, так и в манере одеваться. Мосли, подобно Байрону или Брюммелю, или позднее тем же «Битлз», стал законодателем нового стиля. Даже Черчилль пытался выделиться на свой лад, принимая важных посетителей, полностью обнаженный, как этакий англизированный Бахус, прикрытый лишь дымом своих гаванских сигар. Сын Рузвельта, посланный с миссией в Лондон во время войны, едва не поперхнулся при виде Черчилля, вышедшего к нему навстречу в одеждах Адама, с жирным, сальным брюхом, как у разжиревшего кабатчика, только что закончившего своё субботнее омовение в банной лохани.
Другую крайность воплощал собой Мосли до 1940 г.; впрочем, этот безукоризненный фашист, в сером котелке вместо стальной каски, вооруженный шелковым зонтиком вместо дубинки, также не был чем-то исключительным на фоне типично британской эксцентричности.
Но уже сам тот факт, что англичане, чопорные как министерские привратники, и консервативные, как моторы Роллс-Ройса, также поддались пьянящему очарованию европейского фашизма, свидетельствует о том насколько это явление соответствовало общей атмосфере, царившей в предвоенной Европе.
Впервые после французской революции мир был взбудоражен новыми идеями и очарован новым идеалом, вызвавшим повсюду похожий отклик, несмотря на разнообразие местных националистических движений.
Одновременно, от одного до другого края старого континента, от Будапешта до Бухареста, от Амстердама до Осло, в Афинах, Лиссабоне, Варшаве, Лондоне, Мадриде, Брюсселе, Париже, повсюду вспыхнула одна и та же вера.
В Париже, помимо характерных особенностей, свойственных французскому фашизму в целом, существовали его многочисленные подвиды: догматическое направление во главе с Шарлем Моррасом, глухим как тетерев бородатым старцем, мужественной и цельной натурой, интеллектуальным отцом всего европейского фашизма, который, однако, ревниво ограничивал своё движением рамками Франции; близкое к армии движение бывших фронтовиков 1914–1918 гг., трогательно вмешивающихся в каждую заварушку, но лишенных каких-либо идей: движение «средних классов» — «Огненные кресты» во главе с полковником де ла Роком, который обожал устраивать многолюдные манёвры с привлечением гражданских лиц и инспектировать казармы; пролетарское движение «Народной французской партии», возглавляемое Жаком Дорио, бывшего «коммуняки», очкарика, в пропагандистских целях обряжающегося в тяжёлые башмаки, подтяжки и кухонный фартук своей жены, чтобы выглядеть «своим» в глаза народа, который, однако, несмотря на довольно успешное начало, не пошёл за ним; боевое, пропахшее порохом движение кагуляров под руководством решительно настроенных Эжена Делонкля и Жозефа Дарнана, с энтузиазмом взрывавшее синдикаты, принадлежавшие крупным капиталистам, дабы заставить тех пробудиться от золотого сна. Делонкл, гениальный выпускник Политехнической Школы, был убит немцами в 1943 г., а Жозеф Дарнан — французами в 1945 г., несмотря на то, что он был одним из самых отважных героев двух мировых войн.
Этот переизбыток парижских «фашистских» движений, теоретически преследующих единые цели, но на практике соперничающих между собой, разделял и дезорганизовывал французскую элиту. В результате после кровавой трагедии, разыгравшейся вечером 6 февраля 1934 г. на площади Согласия в Париже, никто из «правых» победителей не сумел взять в свои руки власть, готовую пасть в обстановке всеобщей паники.
Своим предводителем в ту ночь они выбрали Жана Кьяппа, перфекта парижской полиции, тремя днями раньше смещенного со своего поста левым правительством. Это был словоохотливый, краснолицый корсиканец, с розеткой Почётного Легиона, размером с помидор, очень маленького роста, несмотря на накладные каблуки, которые при разговоре с ним создавали впечатление как будто он стоит на скамеечке. Отличаясь отменным здоровьем, он, тем не менее, неустанно заботился о себе; 6 февраля, сославшись на приступ ревматизма, он даже не вышел на улицу, чтобы присоединиться к демонстрантам. Ведь он только что принял горячую ванну и уже облачился в пижаму, собираясь лечь в постель. Несмотря на всё более настойчивые уговоры своих сторонников он отказался переодеться, хотя ему достаточно было всего лишь перейти через улицу, чтобы занять пустующее кресло в Елисейском дворце!
В 1958 г. генерал де Голль в подобных обстоятельствах не заставил себя упрашивать!
Между всеми этими парижскими «фашистскими» партиями накануне 1940 г. было очень мало общего.
Испанский генерал Примо де Ривера, более чем кто-либо другой, был «фашистом» на свой лад, фашистом-монархистом, немного напоминая этим Муссолини. Во многом именно его привязанность к трону стала причиной его гибели. Вокруг него роилось слишком много пустых и скользких как угри придворных, готовых при любом удобном случае подставить подножку другому. Слишком мало было рядом пролетариев, пролетариев с простыми сердцами и сильными руками, которые с таким же успехом могли бы пойти за Примо де Риверой, взявшемся за социальные реформы в своей стране, вместо того, чтобы пополнить ряды боевиков и поджигателей из «Народного Фронта». По вине дворцовых заговорщиков его реформы увязли в попытках преодолеть предрассудки, свойственные салонной, тщеславной и уже издавна политически бесплодной аристократии.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
