В сие-то время гетман увидел нависшую над ним тучу, услышал близкий гром внезапной кары. Быстро помчались гонцы его к благодетелям-царедворцам и к самому монарху. Он напоминал им долговременную свою верную службу, умолял о присылке врагов его к нему для розыска, умолял о заступлении – и вместе с ними, казалось, умолил небо помедлить его казнию! Государь спешил уверить Мазепу в непременной своей благосклонности, обнадеживал в продолжении милостей, обещал не верить ложным на него доносам и грозил клеветникам строгим наказанием. Так писал Петр к лицемеру; что же могли писать Шафиров и Головкин, рабы корыстной приязни к гетману, рабы предубеждения к несчастному Кочубею? Уверяя Мазепу в своей дружбе, они требовали к себе доносителей. Головкин льстивым письмом обнадеживал Кочубея в безопасности, в милости к нему монарха, в собственном уважении и просил поспешить приездом будто бы для совещания о делах открывающейся измены и об избрании нового гетмана.
Простись, несчастный Кочубей, простись с милою Любовью! Поблагодари ее за все райские дни, которыми ты насладился в этом мире; благослови твоих детей, приложись к родительским иконам, скорее наглядись на красоту родины, на высокий дом твой, где весело протекли игры младенчества, мечты юности, где ты пировал с избранными друзьями! Надышись воздухом родины, родных полей, простись со всеми – ты их более не увидишь, и черный ворон не занесет туда костей твоих!
Кочубей, Искра и прочие участники доноса отправились в дорогу и 18 апреля прибыли в Витебск, главную квартиру государя.
Глава IX
И здесь ли, друг, всему конец?
Взгляни; над нашими главами
Есть небо с вечными звездами,
А над звездами их Творец!..
На другой день собралось судилище – в нем заседали Шафиров и Головкин. Пред них предстали Искра и Кочубей со своими товарищами.
– На чем основали вы донос свой? Что побудило вас к нему? – были первые сделанные им вопросы.
Кочубей бодро выступил вперед и произнес твердым голосом речь, приготовленную им монарху: [1]
«Пресветлейший, державнейший царь, государь всемилостивейший! В правление блаженный памяти родителя твоего Алексея Михайловича, самодержца всея России, была измена гетмана Брюховецкого – войски и города отпали с ним от его владычества – темницы наполнились верными рабами. И когда снова потоками крови потушены пожары, мечом рассеяны толпы грабителей и весь край подпал его скипетру – судья Забела и другие старшины войска понесли праведный гнев его величества за то, что не открыли зла в надлежащее время! Ныне правитель наш, покушаясь даже на священную жизнь твою, хочет предать весь край неприязненным ляхам – он склонял нас к соучастию, но, исполняя долг верности и веры, мы дерзаем объявить о сем пред тобою, дабы упредить и начало смятения Богохранимой твоей державы! Мы уповаем на милосердие Бога и твое правосудие, что не погибнут за правду наши головы, наши жены, дети и наше имущество не будет предано разорению! Мы не ищем наград за усердие, единственно желая: да наслаждаются под твоим благословенным скипетром бесчисленные твои народы сладким миром, Господний церкви непоколебимым благосостоянием!»
Так говорил верный сын отечества и подал министрам извет свой, состоявший из двадцати шести статей. Статьи сии громко говорили против Мазепы, открывали его коварство, замышляемую измену… но им не хотели верить и вопрошали доносителей порознь; ответы всех согласовались в смысле, но разнились в словах. Пользуясь этим разноречием, вельможные друзья предателя смешали их еще более на очной ставке… и слово пытка, как гром, оглушило несчастных.
Екатерина! Да будет благословенно имя твое, как имя матери человечества, как ограда угнетенного бессилия! Ты истребила в высоком языке россов позорные слова раб и пытка – их нет более между нами; есть подданые-дети царя-отца, есть суд по совести и правде! Самые законы о злодеях дышат человеколюбием и надеждою на их исправление!
Приказали пытать первого Искру, кнут разрезывал обнаженные рамена несчастного – он отрекся от своего показания, проклинал своего друга.
Кочубей, великий духом Кочубей был поражен воплями и кровию родного, был поражен несправедливостию суда! Геройская мысль мелькнула в голове его: он решился снять на себя всю вину и, обрекшись на смерть мучеников, объявил, что гетман прав, что весь донос его был вымысел злобы и коварства.
Наконец произнесен приговор несчастным: Святайло и Никанор осуждены на заточение в Соловецкий монастырь; Кованько, два писаря Кочубея, слуги его и полковника Искры в Архангельск для поверстания в солдаты или куда будут годны; сами же Искра и Кочубей приговорены к смерти.
– Губитель мой! – говорил Искра Кочубею. – Где твои гордые надежды? Где замыслы? Все рушилось – и я умираю за тебя!
– Не ропщи, друг мой, – отвечал Кочубей, – мы обречены небом в жертву сильному коварству! Не здесь наша отчизна – там, отколе вняли мы неведомый голос: «Приидите ко мне труждающиеся и обремененные – и аз успокою вы!», там готовы венцы нашему страдальчеству. Один удар топора – и мы станем пред судьею нелицемерным! – так утешал Кочубей слабеющего друга в сыром подземелье темницы. – Не ропщи на Бога, – продолжал он, – Бог непостижим и правосуден! Не ропщи на меня, Бог свидетель – я люблю тебя, как брата! – и тронутый Искра плакал.
Но чаша бедствий еще не исполнилась: Мазепа громко роптал на какое-то излишнее человеколюбие суда Искры и Кочубея. «Мало их карали, – говорил он, – новыми муками можно вырвать у них сознание, кем подучены они к ложному доносу». Так смело твердил о своей невинности презреннейший из человеков – и судьи повелели снова пытать несчастных. В сей раз Кочубей под ударами палача объявил, что в селе его Диканьке зарыты в землю четыре тысячи червонных и две тысячи талеров – плод долголетнего труда и бережливости – какая находка для корыстолюбивого Мазепы!
Государь утвердил приговор суда: Искра и Кочубей отправлены к Мазепе, в местечко Борщаговку.
Глава X
Здесь радости – не наше обладанье!
Пролетные пленители земли,
Лишь по пути заносят к нам преданье
О благах, нам обещанных вдали!
Земли жилец безвыходный страданье!
Ему на часть судьбы нас обрекли!
Блаженством нам по слуху лишь знакомец!
Земная жизнь – страдания питомец!
Тускло дымная лучина освещала хижину – два живые мертвеца безмолвно сидели на лавке, повеся головы, сложив крестообразно на персях закованные руки. Статный казак с острою пикой стоял у дверей на стороже. Шумная Борщаговка уже засыпала, изредка лай бессонного пса или жалобный крик сверчка, или тяжелый вздох печального казака нарушали мертвое молчание.
«О чем вздыхаешь ты, дикий питомец Днепра? Не угнал ли хищный крымец твоего любимого коня? не увез ли твою верную жену, не изрубил ли твоего первенца-сына? Что ты не сводишь черных глаз твоих с этих преступников? Их дела должны быть ужасны – мне не поднять их тяжелых цепей; их заключение должно быть долговременно – рубища на них сгнили от сырости темницы? Кто сей старец, кто сей муж? Казак, добрый казак, о чем ты плачешь? Но ты молчишь, ты уходишь. Иди, я узнаю все от этого юноши, пришедшего тебе на смену». С каким трепетом стал он у дверей, какие дикие взоры бросает он на седого узника? Он вне себя, бледнеет, дрожит, как убийца пред вечным судиею; страшно смотрит седой на часового, уста его, запекшиеся от жажды, отворились, волосы стали горою, он трогает товарища и иссохшим перстом указывает на пришельца.
– Какое ужасное сходство! – говорит старец задыхающимся голосом.
– Ты узнал меня! – вскричал юный казак и пал к ногам помертвелого узника – высокая шапка слетела с головы его, и волнистые локоны рассыпались до пояса. – Отец, – продолжал он, объемля закованные ноги старика, – отец! не отвергай меня, не кляни! Моя совесть уже прокляла меня.
– Встань, встань, наложница моего убийцы! Не прикасайся ко мне, не отравляй последних минут моей жизни твоим присутствием, не наводи на простившуюся с миром душу мою тоски воспоминания о твоем позоре!
Это Кочубей, у ног его виновная дочь, другой узник Искра.
– Мне оставить тебя, родитель мой? Мне, убийце твоих радостей? Знаешь ли ты свой жребий?
– Смерть прекратит мои страдания!
– Нет, ты будешь спасен! Совесть, как перун Божий, пробудила мою душу, и черная змея раскаяния впилася в сердце! Сегодня один престарелый казак, свидетель твоих ратных подвигов, свидетель твоей правды в суде, прокрался в мою комнату, открыл мне все! Он дал мне это платье, поставил меня к тебе на стражу. Беги, спасайся, спасай своего друга! Тридцать верных сынов, Украины и я последуют за тобой!
– Василий, – сказал Искра, – примирись с нею, благослови ее – она достойна титла твоей дочери. Трудно уцелеть среди мора, трудно спастись из объятого пожаром терема – но в объятиях порока любить добродетель, разорвать золотые сети железным крестом терпения и раскаяния – то же, что воскреснуть из мертвых!
