— Зачем тогда было их покупать?
— А они казались очень одинокими.
Мы с ним встретились взглядом. В зеленых глазах играло добродушное веселье — и еще что-то. Что-то такое, что пульс у меня запрыгал. Нет, не желание — что-то более глубокое. И более сильное.
— Последнее это дело, — сказал он, — оставаться одному на Рождество.
Я не клюнула. Хотела клюнуть, но не клюнула. Отошла от огня, чтобы зад не обжечь, и взяла тарелку с куском торта.
— Как же нам поймать этого вампира, пока он снова кого-нибудь не убил? — спросила я, отправляя ложкой в рот кусок торта и чувствуя, как слабеют колени. Черт, ну отличнейший шоколадный торт!
— Аналитики все еще работают над возможными местоположениями, исходя из всего, что мы видели и что я учуял на местах преступлений. Если что-нибудь найдут, они с нами свяжутся.
Он наклонился, взял вторую тарелку, и вдруг у меня пальцы закололо от желания запустить их в эти густые, темные волосы. Я крепче сжала ложечку.
— А помимо этого, — продолжал он, — нам остается только надеяться, что сработает вариант с приманкой.
— Трудно поймать кого-то, кто может вспорхнуть и улететь.
— Если бы ему настолько легко было перекидываться, он бы раньше смылся. Ты не присядешь?
— А ты будешь ко мне клинья подбивать?
И снова эта сексуальная дразнящая улыбка на губах:
— А ты хотела бы?
Да, да, да!
— Нет.
— Почему нет?
Я чуть тортом не подавилась.
— А ты как думаешь?
— Потому что я козел?
— Начало неплохое.
— Потому что я забыл позвонить тебе на Рождество?
— И на мой день рождения. И на святого Валентина.
— И это правда. Зато я на оба эти дня покупал тебе подарок. Это считается?
Да… нет!
— Броуди, перестань. Так нечестно.
Я резко поставила на стол тарелку с недоеденным тортом и сунула руки в карманы, чтобы он не видел, как они вдруг задрожали.
Потому что дрожали они не от страха. Мне нужно было его трогать, гладить, любить его. Как это было у нас когда-то. Как я мечтала много раз в те долгие ночи, которые проводила одна.
Он поставил тарелку на стол, потом встал. Нас разделял только кофейный столик. Только этот столик мешал мне погрузиться в сладкую силу его рук.
— Я знаю, что так нечестно, — сказал он тихо. — Но я и не собирался быть честным.
— Но почему?
Этот вопрос практически из меня вырвался, и Броуди скривился:
— Потому что за последний месяц я несколько раз пытался с тобой заговорить, и ты даже на вопрос «который час» едва отвечала.
— И тебя это удивляло?
— Нет. Но чертовски обламывало, надо сказать.
— Послушай, Броуди, это необходимо прекратить! Я не могу… — У меня надломился голос, пришлось остановиться, сделать глубокий, прерывистый вдох. — Я больше не могу на Рождество сидеть и ждать твоего звонка, зная, что ты не позвонишь.
Он поднял руку, нежно погладил мне щеку кончиками пальцев. Они были такие теплые, так радостно ощущались на коже, что я задрожала от взрыва желания. И так соблазняла, искушала мысль прижаться к этому прикосновению, попросить большего, чем эта легкая ласка.
Но потом очень сильно будет болеть сердце.
Я шагнула было назад, но он уловил это движение и слегка придержал меня за конец пояса от халата. Если бы шагнула назад, узел бы развязался.
И мне отчасти хотелось отступить назад. Хотелось поддаться этому жару и силе, что еще между нами лежали. Но какая-то иная часть моего существа изо всех сил цеплялась за здравый рассудок и разум, и она удержала меня на месте.
— Что, если я дам тебе обещание: никогда не заставлять тебя ждать у телефона? — спросил он негромко.
Я посмотрела ему в глаза, увидела там искренность сочувствие, и еще — голод. И я хотела поверить этим глазам — поверить ему, — правда хотела. Но не могла.
— В обещания я больше не верю. И тебе тоже не верю.
Эти слова его задели, как и было задумано. Но вспышка страдания в глазах и болезненное, долгое сожаление в его лице не доставили мне никакого удовлетворения. Потому что на самом деле я не хотела делать ему больно, и не хотела реванша за то, через что он заставил меня пройти. Отчасти мне хотелось знать почему, но в основном мне хотелось просто жить дальше.
И чтобы его в этой моей жизни не было. Не было боли и страданий, которые он в нее внес.
— Я никогда тебе не обещал ничего такого, чего бы не выполнил, — наконец сказал он.
Может, не словами. Но делом, действием ты обещал мне весь мир. А потом ушел.
— Ты мне обещал позвонить, как только вернешься из Чикаго, Броуди. И не позвонил.
Ему хватило такта смутиться и принять виноватый вид:
— Я не мог, я тебе сейчас объясню…
— Поздно для объяснений, — отрезала я.
Поздно для нас с тобой.
— Отказываюсь верить, — сказал он, оставив меня гадать, на высказанную или невысказанную фразу он мне ответил.
Он обошел стол, взял меня ладонью за затылок и притянул к себе, в свои объятия. И поцеловал.
И на этот раз никак не мельком, а долго, эротично, умело, так что кровь у меня завопила в жилах и сердце попыталось выскочить из грудной клетки.
И так это было хорошо, так здорово вот так вот целоваться. Как будто только этот миг и я имеем для него значение, и только миг и я будем иметь для него значение вообще когда бы то ни было.
Конечно, это ложь, но такая, что я готова была ей поверить, пусть даже на этот миг. Я обняла его за шею, прижала к себе, прильнула по всей длине, чтобы чувствовать каждый его вдох. Ощущать упругую твердость эрекции, прижатой к животу… о господи!
Свободной рукой он погладил меня по боку, дразняще скользнул по груди. Что-то похожее на электрический ток ударило по всем нервным окончаниям, и все сознание заполнило тянущее, ноющее желание внизу. Бисеринки испарины выступили на коже — влага, вызванная жаром его тела и моим безумным желанием.
Я знала, что надо отойти, прервать поцелуй и объятие, задавить спутанные эмоции, ими вызванные, — но я не могла. Считайте меня слабачкой, дурой, но реальность этого поцелуя была настолько лучше грез о нем, что я могла только стоять и наслаждаться им.
Именно в этот момент решил зазвонить сотовый телефон у него в кармане. И правильно сделал, иначе мы оба знали, куда бы привел нас этот поцелуй.
* * *
Броуди издал низкое горловое рычание, отдавшееся эхом у меня на губах и в теле, потом отодвинулся от меня тяжело дыша, и выхватил телефон из кармана.
— Что такое?
Сказать, что голос у него был недовольный, значит сильно преуменьшить. Ничего столь близкого к рычанию я от него не слышала — когда он в облике человека.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
