Драма Икара не их драма она и должна была кончиться этим и нет в том ничего потрясающего что прекрасный корабль плывет дальше в порт назначения[6].
Андреа, служащая афинского банка, повесила копию картины Брейгеля на холодильник. Еще она собирает стихи и рассказы об Икаре. Стихотворение Ружевича?
– Красивое, но не правдивое. В глобальной деревне нет чего-то такого, как “не наша драма”, – говорит она. А потом несколько поэтически добавляет: – Сегодня Икары тоже мечтают полететь к лучшей жизни. Здесь, на этом побережье, их мечты разбиваются о скалы. А Икар из мифа утонул… в пятидесяти километрах отсюда, на острове Икария.
Два года назад Андреа переехала из Афин на остров Лесбос.
– В первый же день я решила проехаться на машине по острову. За городом я увидела женщину с младенцем, завернутым в одеяло. Я отвезла ее и ее подругу в город. Они только что приплыли на лодке из Турции, и в порту их должен был ждать следующий проводник.
Оказалось, что таких женщин на Лесбосе можно встретить каждый день. В сезон не бывает дня, чтобы через центр Митилены, самого крупного города на острове, не проходили группы иммигрантов. За год их здесь проходят тысячи. На местном кладбище уже больше ста могил с надписью “иммигрант NN”. Это те, чьи тела море выбросило на берег.
– Большинство уже заранее договариваются с кем-то, кто повезет их дальше, – говорит Андреа. – Но есть и те, кто не знает, как быть, и те, кто попадает в лапы наших спецслужб.
Чтобы помочь иммигрантам, Андреа с друзьями основала общество “Икары”. Летом, когда больше всего людей стремится попасть в Грецию, они объезжают побережье, раздают одеяла и одежду, рассказывают иммигрантам об их правах, предлагают помощь юриста, врача, переводчика.
– Все это должно обеспечивать наше правительство, – говорит Андреа. – Но оно плевать хотело.
Мы сидим в местном баре, и во время нашей беседы по улице проходят две женщины и двое мужчин. Они насквозь промокли и, видно, ужасно устали. У одной из женщин на голове платок. Вторая бредет с непокрытой головой, но, судя по ее отсутствующему виду, она плохо понимает, где находится.
– Похоже, она больна. Или же пережила что-то страшное, – говорит Андреа.
У каждого из прохожих маленький рюкзак. Мужчины в джинсах и полосатых рубашках неуверенно оглядываются. Мы подбегаем к ним. Андреа спрашивает, не нужна ли им помощь.
Иммигранты в ужасе.
– Пожалуйста, не надо с нами разговаривать. Пожалуйста, не смотрите на нас, – говорит старший из мужчин. – Всего два часа, и нас тут не будет. Пожалуйста, уважаемые, не обращайте на нас внимания.
Лодки
Ни один из иммигрантов, с которыми мы познакомились, не дал себя сфотографировать. Поэтому мы с фотографом объезжаем дикие пляжи возле Чешме и Айвалыка. Затем – каменные побережья острова Лесбос. Казим – тот, в темно-синих штанах и высоких ботинках, который ищет тела, – говорит, на какие пляжи он с товарищами не ездит. Мы объезжаем все.
В разных местах мы находим выброшенные на берег дырявые резиновые лодки. Всего пять. Возле одной из них, неподалеку от Чешме, еще плавают вещи: куртка, шапка и шлепанцы.
Мы звоним в полицию.
– Э-э-э, да это, наверное, кто-то выбросил, – отмахиваются полицейские. – Людям лень на помойку отнести, вот они в море и выбрасывают.
Орчур Улусой, юрист, помогающий иммигрантам в Измире, говорит:
– В этих местах даже кепка с козырьком, выброшенная морем, означает чью-то трагедию. К несчастью, наша полиция по-прежнему считает, что это проблема исключительно Евросоюза.
Что я о вас думаю
Махмуд не нашел Юсуфа. Правда, он где-то слышал о ливанце, который работал в гостинице. Но был ли это Юсуф и что с ним потом случилось, он не знает.
Мы снова пьем кофе, но на этот раз не в кафе, а в магазине, торгующем электрооборудованием. Это магазин приятеля. Махмуд время от времени за ним присматривает.
– Я впутался в плохие дела, – неожиданно говорит он. – Не для того я столько лет учился, чтобы краденые паспорта продавать. Я должен был стать уважаемым переводчиком, учителем, может, даже преподавателем университета. Но, когда мне было столько лет, сколько тебе, пришла война. Потом иммиграция. А теперь со мной уже кончено.
Мы немного молчим, потому что я не знаю, что сказать на такое неожиданное признание. Махмуда это молчание, кажется, раздражает.
– Знаешь ли ты, что среди иммигрантов в Турции сегодня больше всего иракцев? – спрашивает он наконец. Это правда. С начала войны более пяти миллионов его соотечественников бежали из страны. – Поляки, англичане, американцы, из-за вас в моей стране невозможно жить. А теперь вы закрываете перед нами двери на засов. Это и есть та самая пресловутая демократия, которую вы так старательно у нас насаждаете? – в его голосе все сильнее слышится вызов.
Я не знаю, что ответить. Сижу тихо. Махмуд успокаивается. Вынимает из кармана листок бумаги.
– Сейчас я тебе скажу, как ты меня отблагодаришь. Когда будешь писать свою статью, вставь мое обращение. Оно короткое.
И Махмуд читает по бумажке: “Я, Махмуд Х., бывший переводчик американских войск, обращаюсь к Западной Европе с большой просьбой. Пришлите сюда войска и кастрируйте нас всех. Нам и так нечем кормить своих детей. А стоит нам захотеть приехать к вам и честно трудиться, вы стреляете в нас и выгоняете.
Кастрируйте нас. Вы облегчите жизнь и нам, и себе”.
“Это из любви к тебе, сестра”
1Хатидже прикрывает рукой рот, словно боится, что из нее посыплются слова. Она не хочет говорить. Она никогда ни с кем об этом не говорила. И не собиралась.
Я убеждаю ее, что ей ничего не грозит.
Но дело не в страхе. Хатидже попросту не знает, как рассказывать о том, что ей довелось пережить.
Как рассказать об отце? Во всем мире отцы любят своих дочерей.
Отец Хатидже хотел ее убить.
Как рассказать о матери? Мать должна защитить дочь собственным телом.
Мать Хатидже кричала мужу: “Когда ты наконец убьешь эту шлюху?!”
Как рассказать о брате, который пришел в ее дом с ножом?
О сестре, с которой с малых лет они спали в одной кровати и которая не захотела ее предостеречь?
Если бы муж Хатидже, Ахмет, не был сильным человеком, ее бы уже не было в живых.
Мы встречаемся в их доме. Уславливаемся, что, если они будут не в состоянии говорить, я не стану настаивать.
Хатидже встречает меня в шароварах с восточным узором. На голове у нее платок, плотно прикрывающий волосы. У Ахмета пышные усы, на нем фланелевая рубашка в клетку. Обоим по двадцать два года. Они вместе пять лет. Их брак, как и почти все браки в деревне, заранее устроили родители. Но они очень счастливы.
Обстановка в их квартире – два стула, топчан да ковер на стене. На большее они пока не заработали. Детей нет. Они живут возле рынка, где можно купить фисташки, арбузы, сыр и хлеб. Ахмет там работает, продает мед. У них есть друзья. Они начали новую жизнь.
Старая жизнь закончилась четыре года назад, когда Ахмет пошел в армию. Хатидже должна была на это время переселиться к его тете. Тетя – вдова, живет с сыном, казалось бы, лучше не придумаешь. Женщина на востоке Турции не должна жить одна. Это аморально.
Проблема была в том, что на следующий день после отъезда Ахмета в дверь Хатидже постучал второй сын тети, Абдулла. Он не должен был этого делать. Хатидже велела ему уходить.
Он ушел, но через день вернулся. Начал дергать дверную ручку, орал:
– Открой, не то убью!
Хатидже будто остолбенела. Она не знала, как быть. Кричать? Абдулла сделает вид, что не понимает, о чем речь. Он никогда не признается. Сказать тете? Всевышний Аллах! Да кто ж поверит женщине?!
Хатидже изо всех сил держала дверь, и Абдулла сдался. Но на следующий день решил отомстить.
