класса, передергиваясь от отвращения, не совсем литературно настаивал, чтобы ему не выедали мозги всякими "презервативами".
Невежество Ч. не было чем-то необычным, мало ли вокруг отсталых и необразованных. Но шемякинская погремушка в руках осла очень точно отражает громкие претензии нашего невежды. С "большой земли" он приехал с должности небольшого начальника, пытался поначалу строить из себя грамотея, но люди быстро определили цену его амбиций. Теоретически всем на его липовые познания было плевать, пока на практике невежество и самоуверенность не привели к печальным результатам.
В начале полевого сезона Ч. вместе с инженером по ТБ приехали в партию для инспекции. Партия состояла из трех отрядов, разбросанных по тундре километров в двадцати друг от друга. Решили под вечер ехать в соседний отряд на тягаче ГТТ — это такой танк, только без башни. Водитель отказался выезжать на том основании, что начинается пурга. Тогда Ч., безусловно лучше разбирающийся в метеорологических особенностях тундры, сам уселся за рычаги, а инженеру не оставалось ничего другого как сесть в кабину.
По дороге уже прошло несколько единиц гусеничной техники и в свете фар в снегу отчетливо выделялись комки вывороченного снега. След был виден отлично и минут двадцать Ч. все не переставал наслаждаться своим мастерством удержания дороги в отличие от трусливого и ленивого водителя.
Потом задуло. Сначала понесло снег впереди капота, но фары все еще выхватывали фрагменты следа, минут через десять свет фар уперся в сплошную белую стену. Где земля, где небо, где верх, где низ определить стало совершенно невозможно. По прикидкам опытного Ч. до следующего отряда оставалось пара километров, а прежний курс он уж как-нибудь в состоянии выдержать. Инженер по ТБ заметил, что по правилам безопасности, если в тундре в пургу не знаешь куда двигаться, надо стать и никуда не двигаться. Но Ч. все правила знал разумеется лучше и тупо продолжал жать на газ и дергать рычаги.
В итоге они нырнули в овраг, причем в сплошной, плотной снежной круговерти узнать об этом можно было только по положению тела внутри стальной коробки. Стали елозить туда-сюда, буксовать и дергаться пока не закончилось топливо. У инженера был фонарик, а из кабины ГТТ можно проникнуть в кузов, накрытый плотным брезентом. Там нашлась бочка с соляркой и ведро, но горловины топливных баков, как выяснилось после долгих поисков, оказались снаружи.
Никому до них не удавалось заправиться из ведра при шквальном ветре и нулевой видимости, но у Ч. было свое мнение по данному вопросу. В результате в баки кроме снега ничего не попало, зато рукавицы и валенки инженера хорошо пропитались соляркой.
Валенки в солярке это приговор валенкам и тому, кто в них. Закончив бесплодные попытки что-то изменить, они остались в холодной кабине, каждый в своем гнезде. С одной стороны сидения был кожух остывшего и безмолвного дизеля, как раз между ними, с другой железная дверь. Пустая консервная банка с куском тряпки и соляркой частично поддерживала внутреннюю температуру внутри вездехода с занесенными дверьми и давала тусклую надежду, что они не совсем в металлическом гробу.
Из еды был мешок промерзлого хлеба, в туалет выходили через люк в крыше.
По сводкам метео аэропорта Мыс Каменный это была наиболее продолжительная и устойчивая по силе ветра пурга в тот год. Девять суток они просидели в своем гробу. ДЕВЯТЬ! И ни разу, даже на несчастные двадцать минут механик Ч. не дал инженеру свои сухие унты.
Я провел десятки часов в кабинах тракторов и вездеходов, но все равно не могу понять, как они выжили, что делали, о чем говорили, что чувствовали. Инженер потом рассказывал, что все время был занят стаскиванием своих валенок и сменой портянок, которые как-то прогревал над их скорбной лампадой.
Вспомнил ту пургу, когда недавно была история с мальчиками в пещере Тайланда. Их там в анабиоз впадать научил тренер, а наших путешественников, видимо, сама жизнь. Обнаружили пропавших в стороне от дороги практически случайно. Вездеход занесло снегом по крышу, а на звук барражирующего ЛИ-2 инженер успел из люка выстрелить из ракетницы.
В Мысу Каменном народ в аэропорту сбежался посмотреть на героев. На одежде и лицах было по пять миллиметров сажи, инженер возбудился, радовался спасению и никак не мог успокоиться, а у Ч. сила духа закончилась. Он сильно изменился, сник, не пытался бахвалиться, ему даже в голову не пришло, как в былое время потрясти побрякушкой и дать любопытным развернутый брифинг.
Спасатели все девять дней были уверены, что пропавшие не голодают, поскольку в кузове оставалась целая оленья туша. Однако, инженер по ТБ в ящиках и закоулках кузова не разбирался, к тому же постоянно занимался сменой портянок, а механик не обследовал вездеход, потому что заранее уверился, что это бесполезно.
Баню для них топили дня два, сажа смывалась слоями, так что механик Ч. был уволен в новой одежде и относительно чистым.
— Вот таких павлинов я больше всего не люблю, — ГАЗ еще не отошел от воспоминаний, — сколько их на разных уровнях, в городах еще как-то, а в экстремальных условиях прямо беда от них.
— Даауж. Это эмоции! Неподдельные, — Арно что-то быстро набирала в телефоне, — А вот местное население на Ямале, что про него рассказать можете?
— Да много чего. Вот я, как большой местный начальник, приглашен на совещание в сельсовет по вопросу переселения ненцев из чумов в поселки. Совещание вполне представительное, человек из райкома пожаловал, ведет мой друг, председатель сельсовета Николай Лачевич. Я беспартийный, но все равно в каких-то рамках держаться должен был. Но надоело их переливание из пустого в порожнее, кушать уже хочется, короче, беру слово и говорю, что незачем их переселять, если не хотят. Чего этих кочевых оленеводов силком в цивилизацию запихивать, нечего им тут делать, только водку пить.
— Так прямо и выступили? — Не поверила Виолетта, оторвавшись от телефона, — там же, наверное, указания сверху были?
— В том то и дело! Циркуляр ЦК они обсуждали.
Райкомовец рот не успел открыть от удивления — мудрость Партии не может же быть под вопросом, как окрыленный Николай Лачевич с жаром и пылкостью, проведя широкий жест в сторону членов Политбюро, висевших рядами на стенке кабинета, воскликнул:
— Правильно! Вот и этим чертям надо сказать! Зачем такое Постановление?
Сомнительный эпитет «Черти» он употребил не в плохом смысле, а как бы дружески. По отношению к своим партийным товарищам, которые немного заблудились. С кем, мол, не бывает.
Лет через 15 мы собрались в круиз по Средиземному морю, и Николай Лачевич